Может, гнева его, может, требования домой вернуться. Любор обошел вставшего у двери Владивоя и остановился за спиной ее, положил ладонь на плечо, ничуть не стыдясь — и отчего-то мысль в голове мелькнула: а что теперь связывает их? Осталась ли еще Беляна девицей или полностью во владение мужа будущего поспешила отдаться? Он понял, что не знает дочери, хоть и думал, что прежде всего она — его кровь, та, кого он воспитал так, чтобы перед богами не было стыдно. Чтобы вышла из нее жена достойная любого, самого родовитого мужа. И даже в том ошибся. Все она с ног на голову поставила. Довела до того, что едва не погибли люди, защищая ее от гнева жениха, который злиться имел полное право.
— Поздорову, Беляна, — он и хотел коснуться дочери, погладить по светлой косе и, заглянув ее глаза, увидеть ту девочку, которая была дорога ему. — Вижу, мало я о тебе заботился, мало баловал и любил, чтобы ты, как в беду попала, ко мне обратилась. Нет, побежала к тому, кто женихом тебе только на словах назвался. Кто препоны мне чинил, княжеству вредил и подругу твою в плен взял и договор с тем, кто ее выручить хотел, нарушил. Кровь пролить хотел, чтобы дорогу себе расчистить.
Сжались пальцы Любора крепче на плече невесты. А она побелела вмиг, задеревенела как будто, сомкнув перед собой руки так, что и синяки, пожалуй, сама себе оставит.
— Что ты говоришь такое?!
— Я все объясню, Беля, — шепнул княжич, склоняясь к ее уху, прикрытому полупрозрачными прядками светло-русых волос.
— Уж потрудись, — усмехнулся Владивой, ударив его коротким взглядом, а после вновь на дочь посмотрел. — Не за тобой я приехал. Живи, как знаешь, как сердце тебе твое велит. И коли захочешь домой вернуться, я приму. А не захочешь — то и все, что с тобой дальше будет, тебе самой расхлебывать.
Беляна моргнула медленно — и по щекам ее скатились две слезы, сорвались и, ударившись о бусины на ее груди, разбились мелкими брызгами. В сердце кольнуло тупо, Владивой, коротко вздохнув, пошел дальше, совсем решив, что в стенах этих не останется. Не хочется. День-другой и в стане походном переждать можно.
Княжич не обманул: Грозу привели туда в тот же день, только к вечеру самому, когда тот уж грозился обратиться ночью. Уж начал думать Владивой, что не увидит нынче девушку, а увидел. Но она говорить с ним — да и ни с кем другим — не захотела и в шатер свой, который для нее заранее отдельно поставили, пускать не пожелала. Он заглянул только туда: убедиться, что и впрямь она теперь рядом. Девушка сидела на устроенной для нее лежанке спиной к кошме и даже не обернулась. Владивой решил не тревожить ее: кто знает, какие печали сейчас занимали ее думы, да пусть она хоть с мыслью теперь свыкнется, что снова свободна. Что теперь может беды свои тому доверить, кто сумеет их разрешить.
Но все же засела шершавой занозой обида в сердце: не пожелала Гроза даже поблагодарить за освобождение. За то, что все разрешилось так спокойно и, казалось бы, легко.
На другой день вновь погрузились на лодью: Гроза на корме устроилась, только изредка поглядывая на кметей, что рассаживались по скамьям и за весла брались: надо бы до Белого Дола скорее добраться. А там в Волоцк. Хватит, набылся Владивой вдали от дома: как бы теперь там какая беда не поджидала. Доверял он, конечно, своему воеводе, да все ж неспокойно на сердце, когда уж больше луны в привычных стенах не бывал, в самый разгар того, как прибывают в город с двух сторон купцы.
Владивой, напротив девчонки сел: так удобнее смотреть на нее, любоваться и наблюдать. И то, что она еще хоть на малом от него удалении, только острее делало горячую радость от того, что он видит ее перед собой: пусть и нахохленую, словно воробей, даже под разгулявшимся с самого утра светилом. Даже уставшую и чуть осунувшуюся. Она только и обронила нынче при встрече, что пожелание здравия — и больше ничего. Будто разочарование страшное ее глодало. Глаза ее синие, словно Чертоги богов над головой, стали за те дни, что не виделись они с Владивоем, диковатыми и злыми.
Он не стал тревожить ее до следующей ночевки. Только присматривал ненавязчиво. Ни о чем не расспрашивал, пусть и хотел убедиться, что ничего худого с ней в плену у княжича не случилось. Вряд ли она прибежала бы жалиться, но он понял бы то по ее лицу.
Лишь после шумной вечери у разведенной на берегу теплины, когда уж начали уставшие за день кмети смолкать и расходиться по своим укрытиям, Владивой все ж решил поговорить с Грозой. Негоже так: будто это он ее неволит сейчас, будто он во всем виноват. Да и сил уж не было вот так, рядом с ней быть и в то же время словно за стеной прозрачной — из льда.
Едва постучав по опоре и окликнув девушку, он вошел в прохладу шатра. Горели лучины, поставленные на крышку ларя с прихваченными из Белого Дола вещами Грозы, который она, может, даже и не открывала еще. Девушка сидела на ковре, оперевшись на него спиной и медленно расплетала косу: прядь за прядью. Она подняла взгляд: ни капли сожаления в нем и ни капли страха — уж весь вышел. Опустила вновь, словно целиком занята была тем, что рассматривает, как трепещет ее собственная тень, протянувшаяся до стенки шатра.
— Я не звала тебя, князь, — только и уронила.
— Я сам решаю, куда мне входить, — Владивой встал над ней, склонив голову, глядя на ее макушку, что в свете тусклых огоньков лучин то и дело вспыхивала раскаленными отсветами. По каждой прядке ее волос пробегало будто маленькое пламя, стекало искрами и оседало веснушками на бледных щеках.
И щемило в груди так, что хотелось ворот расстегнуть, потому что дышать трудно. Вспомнилось вдруг, как видел Владивой синюю ленту в косе челядинки, которую та нацепила в честь праздника Ярилы Сильного. И знал, что неоткуда взяться шелку в ее волосах, кроме как из рук Грозы. Значит, так решила рвать все. Любые воспоминания, что связывали их, гнать из мыслей: и чтобы ничего не напоминало.
— Я благодарна тебе за то, что выручил, что заставил меня отпустить… — начала было Гроза.
— Любор недолго сопротивлялся. Когда понял, что своего уже не получит.
Может, она и не знала толком, что случилось. Вряд ли княжич хоть что-то объяснял ей.
— Тебе Рарог обо всем рассказал? — немного помолчав, решила все же она спросить.
— Он. Но я не хочу слышать из твоих уст его имя.
— Его имя не услышишь. Его зовут не так.
— Я знаю.
Владивой присел рядом с Грозой, поймал за подбородок пальцами, повернул к себе лицом, как бы ни пыталась она упрямиться. Он видеть ее хотел. И чувствовать — тоже. Всю ее чувствовать: ее дыхание у себя в горле, ее руки на своей спине. И влагу ее желания на ладони, дрожь по телу ловить своей кожей. Он всего этого желал невыносимо, и он возьмет это сполна, но не сейчас: пока есть силы держаться.
— Ты была с ним? — чуть тряхнул, заставляя вновь поднять взгляд.
Гроза слегка опустила ресницы, пряча холод глаз за ними, словно родник в листве. Владивой втянул воздух сквозь плотно сжатые зубы, пытаясь хоть немного притушить разгорающийся в груди огонь.
— Не была, — все же ответила она. — Я женой другого должна стать. Если он пожелает еще брать меня замуж.
— Тебе сейчас защита сильного рода нужна. Того, что сможет на равных с Ярдаром разговаривать. Люди Уннара уже давно отплыли на Стонфанг, и скоро он будет здесь. За тобой придет, чтобы выдали тебя ему. Если Домаслав твой решится, не побоится с Ярдаром встретиться и тебя отстоять — то честь ему большая за то. Но пока ты под моим присмотром и моей защитой, если понадобится.
— Я не хочу защиты, — помотала головой Гроза, высвобождаясь из его пальцев. — От меня беды одни, князь. Я ведь просто взглядом его убила. Знаешь, как говорят
— вилы умеют.
— Если их разозлить сильно… — закончил Владивой, усмехаясь.
И не страшно было на нее смотреть, не страшно было злить, потому что знал он, что гнев тот напускной, который всегда уступает в ее душе чему-то другому, что сильнее даже ее самой.
