Он, может, и не влюблен, но я-то, я… когда успела?
В груди было тесно и горячо, глаза предательски щипало. Душа впитывала каждое его слово, как сухая земля дождь, и каждому верила, но в то же время боялась верить. Это слишком хорошо, так не бывает!
– И что за кошка! – подтвердил Рауд серьезно. – У тебя есть сердце, и совесть, и отвага. Ты умеешь понимать и верить. И делать то, что считаешь правильным, несмотря ни на что. Все прочее можно наверстать. У тебя… у нас для этого целая жизнь.
– Я кошка, оборотень, – повторила я. Надо было сказать об этом, как есть. – Ты сам знаешь, что нас не любят. И я простолюдинка. Тебя всегда будут попрекать мной.
– Пускай! – рассердился он, крепче сжав мои ладони. – Если я чему-то научился за эти полгода, так это тому, что не стоит оглядываться на мнение никчемных людей. Главное, быть в мире с собой и не предавать тех, кто для тебя важен. Кошка, у тебя есть друзья при дворе, тебе обязаны принц и принцесса соседних держав. И наши король с его будущей королевой тоже. Уж я позабочусь, чтобы они об этом не забыли! Пусть половина придворных шипит у тебя за спиной, вторая половина будет искать твоей благосклонности. А я всегда буду гордиться тобой.
Рауд перевел дух.
– Карин, все это неважно. Если я тебе не по сердцу, если ты хочешь для себя другой жизни, не бойся, я тебя отпущу. Но если ты хоть что-то ко мне чувствуешь, позволь доказать, что наш брак не ошибка…
Он говорил и медленно наклонялся ко мне. А я смотрела на его белую голову, на глаза-сапфиры, на заалевшее от волнения лицо.
– Рауд, ты теперь всегда будешь такими… снежным?
Он остановился и растерянно моргнул.
– Только зимой. А какой я летом, ты видела.
Ледяная синева растаяла, и на меня снова взглянул тот Рауд, что когда-то пригрел у сердца бесприютную кошку.
– Твои глаза… летние… они как у кота.
Последние слова я произнесла шепотом, а потом его губы коснулись моих. Теплые, мягкие, осторожные. Он отстранился, дотронулся пальцами до моей щеки и снова поцеловал – нежно и волнующе. Я зажмурилась, чувствуя себя котенком в ласковых руках, и душа отозвалась звонким: мр-р-р, мр-р-р. По жилам бежало лето, горячее и сладкое, как чай с именинным тортом, как фейерверк, как сбывшийся сон.
Мы остановились одновременно и замерли, глядя друг на друга. Казалось, в целом мире не было больше ничего, на что хотелось бы смотреть.
– Я сказал неправду, Карин, – прошептал он. – Я люблю тебя.
Наверное, таким бывает солнечный удар.
Мне стало головокружительно жарко, и я сама потянулась к Рауду…
В этот момент от входа в гостиную раздался стук.
Дверь была открыта – стучали в притолоку. На пороге стоял господин Слефсон: сюртук под горло, пепельные волосы, лицо снежной статуи.
– Прошу прощения… Господин, госпожа, – управляющий задержал на мне непроницаемый взгляд. – Прибыли две дамы, они утверждают, что являются матерью и сестрой вашего сиятельства. Я взял на себя смелость пригласить их в малую приемную. Какие будут распоряжения? Вы примете их?
Через минуту мы с Раудом уже спешили по широким белым коридорам. В груди бурлило волнение. Мама! Майра! За последними событиями я мало о них думала. А теперь… поняла, что рада! Старая горечь растворилась в прошлом вместе со всей моей прежней жизнью.
Они сидели на низком угловом диване, обитом горчичным плюшем, обе в темных шерстяных платьях, удобных в дороге. Чай и пирожные на столике стояли нетрону- тыми.
Два удара сердца, и мама стиснула меня в объятиях, я даже опомниться не успела.
– Карин! Светлые боги… Карин, ты цела! С тобой все хорошо, ты здорова? – она обшарила мое лицо лихорадочным взглядом, не выпуская из объятий. – Карин, ты здесь по своей воле?
– Конечно, мама…
Я так удивилась, что даже замешкалась с ответом. Неужели она думает, что меня удерживают силой?
– Я так беспокоилась о тебе!
Мама вдруг опомнилась и с опаской посмотрела на замершего в дверях Рауда.
Наверное, ей было ужасно неуютно в этом огромном снежном дворце, созданном древней магией.
– Мама, познакомься. Граф Рауд Даниш-Фрост… мой муж.
Я поймала его взгляд – теплый сквозь ледяную синеву, и губы невольно сложились в улыбку.
Я только что целовалась с ним, как целуются муж с женой. И еще буду целоваться. И не только целоваться… От этой мысли по коже пробежала горячая щекотка предвкушения.
Рауд шагнул в комнату. Майра вскочила, и они с мамой присели, почтительно склонив головы. Чему-чему, а реверансам в свеянской женской гимназии учат хорошо.
– Ваше сиятельство…
Рауд подошел к маме и поднял ее.
– Прошу вас, сударыня. Какие церемонии между родственниками?
Мама смущенно отступила.
Она выглядела такой измученной, что меня накрыло стыдом и жалостью.
Надо было написать! Сообщить, что у меня все прекрасно.
– Карин, – мама покосилась на Рауда и снова повернулась ко мне. – Я была плохой матерью, но я любила тебя и люблю! Я никогда, никогда не привела бы к тебе секача без твоего согласия!
Она оглянулась на Майру и грозно свела брови.
Сестра, неловко мявшаяся у дивана, сделала шажок вперед. Пробормотала:
– Карин, я не хотела, – и потупилась.
Что с ней такое, откуда эта робость?
Не могла же она?..
События полуторамесячной давности воскресали в памяти с трудом, будто давний сон. Наша кухня, озаренный солнцем двор, слова Майры о маме и секаче.
Я поверила ей безоговорочно. Не было причин не верить…
– Майра! – мамин голос стегнул кнутом.
Сестра вздрогнула, быстро взглянула на меня и зачастила:
– Да, я завидовала! Тебе досталось все – и красота, и первородство. У тебя было столько женихов, а ты крутила носом, все тебе были нехороши!..
Она задохнулась, сжав кулаки, и вдруг всхлипнула:
– Мама не ходила к Дакху, это был обман… Карин, я не хотела ничего плохого, честно! Я просто подумала: если ты останешься кошкой, не навсегда, на время, мама перепишет ателье на меня, я стану завидной невестой, выйду за Орма или за кого-нибудь еще… А ты пойдешь к Вере, и вы придумаете, как тебе снова стать человеком. Я бы тебе потом написала, когда можно вернуться… Я правда не хотела тебе зла, это все Орм. Он пошел в храм Дакха и послал за тобой секача – на самом деле! Он зарезал тех куриц! Я даже не сразу узнала… Прости меня, Карин, прости, пожа- луйста!
Майра разревелась.
Она рыдала, не вытирая слез и громко шмыгая носом. А я смотрела на ее искаженное лицо, красное, мокрое, жалкое, и не находила в себе злости.
Наверное, стоило прогнать ее и забыть, что у меня есть сестра.
Но сегодня я была счастлива!
И этим счастьем – вот смешная мысль – я обязана Майре и ее подлому поступку.
Да и какая теперь разница, что случилось в той, другой жизни?
– Я прощу тебя, – на душе было удивительно легко. – Но при одном условии. Не бойся, я не претендую на ателье. И в Свеянск не вернусь. Я хочу, чтобы вы с мамой взяли к себе ученицей одну девочку. Если она пожелает, конечно. Ее зовут Вилья, и ей пришлось несладко.
Куда хуже, чем мне, что тут говорить.
– Вы теперь вдвоем, вам будет не хватать рук. А Вилья очень старательная. Будьте к ней добры.
Я хотела сказать, что прослежу, но решила, что это лишнее. Я прослежу и так.
Рауд отошел в сторонку, а когда мы с мамой сели на диван – Майра пристроилась с краешка, – покинул комнату. Однако я чувствовала, что он рядом, готов поддержать, если потребуется.
– Карин, – сказала мама, – у нас есть еще одна родственница. Я тебе о ней не говорила. Мне казалось, что дурного влияния бабушки и деда Полкана и так довольно, – она покаянно вздохнула. – Я была неправа и хочу, чтобы ты с ней познакомилась. Она отказалась прийти сюда в человеческом обличье. Но будет ждать тебя ночью. Не бойся. Тетка Фрейя многому может тебя научить…
Позже тем же вечером я спросила Рауда:
