У Гу Юня так невыносимо болела голова, что он страстно желал удариться головой об стену. Но увидев робкое, такое милое и очаровательное выражение на лице Чан Гэна, Гу Юнь не мог сдержать звонкий смех. Это секундное развлечение разогнало скуку и помогло немного унять боль.
Чан Гэн сердито сверлил Гу Юня взглядом — от одного такого взора все вокруг было готово полыхнуть.
Как помнил Гу Юнь, если «сыграл злую шутку», то сразу же надо как-то загладить ситуацию и задобрить юношу. Он кашлянул:
— У меня не было времени на ужин, и после того как я выпил чашу холодного вина от барышни Чэнь, у меня немного разболелся живот. Ничего страшного.
Это хотя бы звучало более разумно и правдоподобно. Но как люди, долгие годы проводящие время на службе в армии, которые часто сталкиваются с проблемой нерегулярного питания, справляются с этим? Один день наедаются, а потом целый день голодают?
А этот толстокожий Великий Маршал Гу, как он вообще смеет так бесстыдно вести себя, словно он тут самый нежный и хрупкий?
Попытка Чан Гэна хоть как-то совладать с собой и сохранить крупицу спокойствия в один миг разлетелась на мелкие кусочки.
— Гу Шилю, ты!.. — взорвался Чан Гэн.
Короткое «ты» повисло в воздухе — юноша просто не нашел, что сказать после.
Гу Юнь неожиданно улыбнулся, поднял руку и похлопал Чан Гэна по голове.
— Что, уже подрос и у тебя начало сердце болеть за своего ифу? Не переживай понапрасну.
Его ладонь была подобна безграничному небесному своду, и яростное пламя в сердце Чан Гэна в мгновение ока взмыло до небес, оставив после себя лишь тонкую струйку дыма и рассеяв в воздухе его беспомощность и бессилие.
«Это у душ предков из-за тебя сердце болит», — подумал Чан Гэн. «С твоих губ не срывается ни единого правдивого слова. С чего это я должен взваливать на себя такую ответственность и беспокоится зазря? Только через мой труп».
И все же, болезненно побледневшее лицо Гу Юня вызывало боль в глазах юноши. Чан Гэн еще был в состоянии следить за своим языком и мыслями, но он не мог контролировать возникающие в его сердце тревогу.
Вздохнув, юноша обошел широкий стул и принялся делать Гу Юню массаж висков. Он делал это весьма умело своими натренированными руками.
Чан Гэн отметил, что плечи Гу Юня немного расслабились. Как правило, если человека не тревожат боли в груди или животе, он сможет как обычно активно работать руками и ногами. Также Чан Гэн отметил, что даже легкая травма его конечностей не приведет к такой боли, которую Гу Юнь испытывал сейчас. Как следует поразмыслив над тем, что же все-таки беспокоит его ифу, он остановился на единственном варианте — головной боли. Чан Гэн вспомнил, что Гу Юнь уже испытывал такую боль однажды, когда они покинули Яньхуэй и отправились в столицу.
Продолжая массировать виски, Чан Гэн не мог не отметить с усмешкой:
— Как-то раз ифу мне уже говорил, что у него мигрень. Неужели сегодня ифу забыл об этом?
Гу Юнь промолчал.
Он действительно уже и позабыл, как много лжи он сотворил на протяжении всей своей жизни. Если бы он помнил каждую ложь, что вырывалась из его рта, у него бы не осталось места для чего-то другого.
— Ну так что?.. — поинтересовался Чан Гэн.
— Голова у меня тоже болит. Не потому ли, что я не пощадил себя ради Великой Лян, м?
Подобные слова можно было столь бесстыдно произносить в чужой стране. Чан Гэн признал поражение, и гнев его полностью испарился.
Закончив разговор, Гу Юнь воспользовался излюбленным старым трюком «заснуть сразу, как голова коснется подушки», закрыв глаза от наслаждения от услужливого массажа Чан Гэна.
Вот только, к великому сожалению, за стенами каюты все еще было неспокойно, ситуация не была урегулирована. Гу Юнь был вынужден постоянно держать ухо востро и не смел впасть в полноценный сон.
Все внимание Чан Гэна было сосредоточено на акупунктурных точках на голове Гу Юня, но через несколько секунд он не мог не опустить взгляд на лицо своего ифу.
Для тех, кто привык постоянно видеть перед собой красивых людей, все равно наступал момент, когда даже в подобной красоте находились незначительные изъяны. Например, вот этот красивый, очаровательный буддийский монах. Проведя рядом с ним столько времени, Чан Гэн мог отметить, что он ничем не отличается от дяди Ван — старого слуги в поместье Аньдинхоу. Но, кстати, дядя Ван гораздо больше внимания уделял личной гигиене — в отличие от монаха.
Гу Юнь же был исключением.
Дунъинский убийца испортил ленту, которой Гу Юнь перевязывал волосы, и у него не было времени, чтобы снова убрать их в хвост. Его локоны лежали на плечах, стекая подобно проточной воде. Чан Гэн долго смотрел на своего ифу, старательно подавляя яркие образы из давних снов. Они внезапно вырвались из крепких оков и воспарили в сознании юноши, напоминая о себе. Если Чан Гэн не сможет сдержать себя, подобные воспоминания, получив цунь, продвинутся на чи [1], и будут снова и снова будут напоминать о себе, создавая бесконечную цепь удушающих иллюзий.
Каждый раз, когда образы вновь всплывали в его голове, он силой прерывал бесконечный поток мыслей. Так же он поступал и с Костью Нечистоты. Он начинал вспоминать эти бессмысленные стихи из буддийского священного писания, которым его научил Ляо Жань. Он столько раз повторял их, что они отпечатались на дне его души. Они точили его сердце подобно точильному камню.
Отчего-то сейчас этот трюк не сработал. Похоже, что все самообладание Чан Гэна ушло на сдерживание гнева. Его мысли вырвались из-под контроля, подобно сбросившей поводья лошади.
Кость Нечистоты соткала в глубине его сознания совершенно невыразимые, абсурдные иллюзии.
Он видел, как склоняется над Гу Юнем и касается легким поцелуем его лба. Бровей. Переносицы... Губ. Губы Гу Юня не должны быть очень мягкими и сладкими. Возможно, у них легкий горький вкус, похожий на аромат лекарственных трав, который всегда окутывал его тело. А может они на вкус как вино? Чан Гэн поймал себя на мысли, что хотел бы даже слегка прикусить его губы.
Стоило Чан Гэну только подумать об этом, как во рту появился сладкий ржавый привкус крови. Он задрожал от страха.
Вернувшись в реальность, Чан Гэн обнаружил, что все еще стоит позади сидящего на стуле Гу Юня, прикусив кончик языка.
В ту же секунду Чан Гэн понял, что его пальцы были все еще на голове Гу Юня, и он в миг отдернул руки, будто обжегся.
Некоторое время он растерянно стоял на месте, прежде чем спросить дрожащим от беспокойства голосом:
— Ифу?..
Гу Юнь крепко спал. Его глаза были закрыты. Он не видел кроваво-красный блеск в глазах Чан Гэна.
Тот еще несколько секунд смотрел на него, затем взял свой меч и выбежал из каюты.
Палубу яростно обдували порывы морского бриза. Солдаты Черных Орлов, охранявшие главное судно мятежников, бдительно кружили над ним. Подчиненные цзяннаньского флота под командованием Яо Чжэня занимались зачисткой. Люди Дунъина разбежались на все четыре стороны. Кто-то прыгал прямо в море, кто-то умудрялся уплыть на небольших шлюпках, а кто-то — вплавь. Но для таких беглецов морские драконы уже опустили в воду черные сети, и им удалось быстро поймать «уплывающих рыбок» в ловушку.
Хуан Цяо лично предстал перед Яо Чжэнем. Последний пребывал в глубоких размышлениях. Он склонился, чтобы что-то сказать командиру Хуан.
Множество событий быстро пронеслось перед глазами Чан Гэна, но совершенно не тронули его сознание. Жар с его лица постепенно сдували порывы морского бриза.
Холодный морской воздух был подобен язве, врезающейся в кости, пробивающейся все глубже подобно земляному буру, дабы оставить свой след на костях на века [2]. Стоя лицом к морю, под порывами ледяного ветра, Чан Гэн корил себя: «Ты — ничтожное животное».
Он думал о том, что больше не сможет оставаться ни в поместье Аньдинхоу, ни рядом с Гу Юнем.
Двумя днями позже. Поместье господина Яо.
Во дворе поместья господина Яо зацвели персиковые деревья. Пар обогревателей смешивался с витавшими в воздухе ароматами. Сидя у окна, Гу Юнь щелкал тыквенные семечки и ждал, когда Яо Чжэнь закончит докладную записку Императору [3]. Опасаясь возможной смуты в столице, туда отправили срочный доклад.
