— Чего я сделал-то опять? — испугался он.
— Подскажи мне, для чего ты ходишь в школу?
— Ну, учиться…
— Тогда почему я сегодня весь вечер выслушивала жалобы на тебя? Тебе, что, тренировок по каратэ не хватает? Ещё в классе надо махать кулаками?
— Они обзывали меня мелким, потому что мне ещё шесть лет! Что я, буду молчать, что ли? — насупился Максим.
— Тогда почему ты мне ничего не рассказал?
— Я сам разберусь! Я же не слабак!
— Всё правильно. — вмешался Дилан, которому тоже было интересно, что же такого натворил его сын. — Диана, отстань от него. Хочет драться — пусть дерётся.
— А если он кого-нибудь покалечит? Что тогда?
— Не покалечит. Правда, Максим? — снова вступился за него Дилан.
Максим хмуро кивнул.
— Постарайся, чтобы я больше не слышала жалоб на тебя. Ты меня понял? — он ничего не ответил. — Что-то не слышу?
— Понял. — выдавил он, на его лице было нарисовано выражение крайней досады.
— Вот и отлично. Уроки сделал? Неси, буду проверять.
Уже через полчаса я устала злиться на него, но подумала, что иногда строгость не помешает, в конце концов, я ему мать, а не подружка.
В ноябре мы вместе с Диланом были на показательном выступлении Максима на секции по каратэ, и я поняла, что у него действительно хорошо получается. Мне было приятно видеть, что мой родной мальчик делает успехи и вообще самый-самый лучший.
Но история с жалобами повторилась: тренер предупредил, что если Максим не перестанет драться с детьми вне тренировочных занятий, его придётся исключить. И мне стало стыдно: то ли это я уделяла сыну слишком мало внимания, то ли у него дурная наследственность, в любом случае нельзя было пускать это на самотёк. Криками и угрозами здесь вряд ли можно было чего-то добиться, поэтому наша вторая беседа велась уже другим тоном, я объяснила, что он уже большой мальчик, поэтому должен понимать, что все его действия влекут за собой последствия, и если он по-прежнему будет обижать ребят из класса, тренер исключит его из секции. В конце концов, конфликт был исчерпан, Максим поплакал, сказал, что ни в чём не виноват, но пообещал вести себя в школе тихо и спокойно.
Глава 12
Дилан вплотную занялся поиском работы, но не было ни одного хоть сколько-нибудь привлекательного варианта, поэтому пришлось выбирать лучшее из худшего. Дилан был расстроен текущим положением, но согласился пойти в одну фирму, где предлагали зарплату в 35 тысяч, но обнадёжили, что после испытательного срока возможно повышение. Это, конечно, было лучше, чем ничего, но Дилан сказал, что если бы не крайний случай, он не стал бы даже рассматривать этот унизительный вариант. Его первый рабочий день должен был совпасть с моим, хотя я боялась, что ему ещё рано переходить на такой режим.
На выходных мы снова отправились в Нижний Волчок, и на этот раз в гости к нам зашёл Егор. Он чувствовал себя в наполненном людьми доме скованно, не стеснялся только Максима. После знакомства с Диланом, мамой и нашими молодожёнами он попросил меня отойти на пару слов, а затем, коротко попрощавшись, ушёл.
Егор всем показался странным, а мне было по-человечески жаль его. Он рос один. В наше время такое и представить-то сложно. То есть никто его не усыновил, когда он стал сиротой. Я не сомневалась, что обитатели волчьей деревни не оставят мальчика без помощи, но всё же жить в одиночестве — это страшно. А тут ещё высокий риск генетических отклонений у его будущей пары и большая разница в возрасте.
Однако при всей своей нелюдимости Егор не вызвал никаких негативных эмоций. После его ухода удивлённые домочадцы перекинулись парой недоумённых фраз и принялись обсуждать более интересные темы.
Вечер субботы и утро воскресенья прошли в приятных беседах, я даже успела пожалеть, что нельзя остаться в деревне ещё на несколько дней. Очень уж не хотелось погружаться в заботы и разгребать горы бесконечных дел. А ещё больше волновала новая работа Дилана и то, как пройдёт его первый рабочий день.
Несмотря на одолевавшие меня страхи последние дни отпуска прошли и начались наши трудовые будни. Я и раньше работала в пятидневку, потому что в связи с материнством мне подходил только такой график. После короткого отдыха ничего существенно не изменилось, кроме щадящего режима: теперь меня не допускали к работе в операционной, половину обходов за меня совершали мои коллеги, а в приёмном отделении мне доставались пациенты только с простыми травмами. В общем, меня жалели, берегли и готовились отпустить в декрет.
Что касается Дилана, то первое время он готов был уволиться с новой работы из-за разногласий с начальством. Он нервничал, психовал, но всё же сумел переступить через собственную гордость и не стал принимать поспешных решений.
Я видела, как ему непросто, Дилан возвращался домой с гримасой усталости и недовольства на лице, после ужина он ложился в постель и засыпал, а по ночам его снова мучили кошмары. Но всё это были временные трудности, я терпеливо ждала, когда кончится тяжёлый послеоперационный период, и у Дилана появятся силы радоваться жизни.
И проблемы действительно начали отступать. Наше положение оказалось не таким уж плачевным: с голоду никто не умер, в долги тоже не залез, а я заметила, что начинаю привыкать к наличию мужика в моей постели и вообще к семейной жизни.
Можно было выдохнуть с облегчением оттого, что теперь не нужно врать Дилану и скрывать от него свой ночной образ жизни. Немножко беременная и скрытная я не давала даже повода заподозрить меня в чём-то осудительном. Все тайные переписки и разговоры велись тогда, когда их не могли засечь, и заблаговременно стирались.
После перенесённой операции Дилану был необходим покой, и я всеми силами этот покой обеспечивала. День ото дня самочувствие моего вновь обретённого мужчины всё больше приближалось к нормальному, баланс сил восстанавливался. Седой больше не нагружал своими проектами и бесконечными упреками и вообще не звонил. Я заметила, что Дилан начал меняться:
— Ты становишься таким… таким… — пыталась найти подходящее определение я.
— Каким? — удивлённо приподнял брови Дилан.
— Домашним… Раньше я очень бесилась оттого, что тебя никогда нет, а теперь…
— Одомашнила. — за меня додумал он и отправил в рот очередной бутерброд.
Я усмехнулась, а потом решила задать вопрос, который не задавала раньше, потому что боялась нарушить и без того нестабильное настроение Дилана:
— Ты скучаешь по своему волку?
— Я его не помню… Но есть ощущение, как будто ты — целая, а я — только половина от самого себя. Да, мне его не хватает. — честно и без раздумий ответил он, как будто уже задавал себе этот вопрос.
— …с нашей-то нечеловеческой жизнью. — добавила я, как бы выражая сочувствие.
Мне действительно не хватало волчьей сущности в Дилане, он был прав, когда упомянул о своей «половинчатости». Раньше я не до конца понимала, а теперь вдруг осознала: тот Дилан, каким он являлся до убийства Филина, был просто пределом мечтаний для меня, идеалом и самым обожаемым человеком на свете. Он меня, такую шальную и неугомонную, любил. Иногда у него сдавали нервы, но он всё равно продолжал любить. Я была его самой большой проблемой и, знай я о последствиях своих решений, сделала бы всё, чтобы быть хорошей женой. Тогда, возможно, Дилан прожил бы счастливую жизнь, ту, которую заслуживал.
Из раздумий о прошлом меня вырвал всё тот же Дилан.
— Диана, я хотел тебе сказать: некоторое время я не хочу принимать транквилизаторы, они делают меня похожим на овощ. Постараюсь держать себя в руках. Обещаю.
— Только до первого гневного срыва и на период приёма лекарств! — предупредила я.
— Согласен. — сказал он и тоже о чём-то задумался. Лицо у него при этом стало таким, что мне невольно вспомнились слова Жеки, сына старикашки. Дилан действительно выглядел печальным и как будто умирающим. И это было нисколько не смешно.
