это время, и нельзя творить никакого зла.
— Но ты ждёшь это зло? — проговорила она.
— Да, я жду, — сказал Рэтар спокойно.
— Я посмотрю, — отозвалась ведьма. — Если будешь смотреть на меня, то я скажу тебе, если что-то случится.
— Я всегда смотрю на тебя, Хэла, — прошептал он. — С тобой не сравнится.
— Да, со мной нет.
— Правда знаешь, кто где? — спросил Рэтар и она угукнула в ответ. — Роар?
— Хм, — Хэла закрыла глаза. — У Миты, завтракает. И Брок тоже. Тёрк спит в кабинете…
— Стражник, — слегка рассмеялся феран.
— Элгор на башне, — нашла она бронара. — Как обычно грустит.
— Элгор грустит? — он нахмурился.
— Да, — Хэла подняла на него глаза.
— Почему? — спросил Рэтар всё ещё хмурясь.
— Иногда он мне всё сердце рвёт, так его пожалеть хочется, — ответила ведьма, вздыхая. — Он самый одинокий из всех здесь.
— Мы про одного Элгора говорим, Хэла? — и феран приподнял бровь.
— Да, — кивнула она. — Он как ребенок. Мне хотелось бы ему помочь, но он ядовитый и колючий.
— Хэла, он не ребёнок! — возразил Рэтар. — Он мужик взрослый.
— Нет. Тебе кажется, — повела она плечом. — Ты смотришь и видишь взрослого мужика, но, Рэтар, нет. Его характер — он ведёт себя так, будто ему тринадцать, в лучшем случае шестнадцать. Его тяга к выведению шрамов?
— Многие это делают.
— Да, — согласилась Хэла. — И причины у всех разные, а у Элгора — потому что он не готов быть взрослым. Он предпочитает думать, что это всё нереально, всё это плохой сон. А его женщины? Его тяга к малолеткам?
— У него в харне есть те, кто не… — феран напрягся подбирая слова.
— Кто не вчера слез с горшка, или ой, простите, вчера прошёл обряд благословения Анат? — ухмыльнулась ведьма. — От тебя в наследство остались или от Роара? Только эти женщины ему, как мамы. И его тяга к ним, намного больше меня пугает, чем его любовь к девицам у которых в голове подростковая каша. Они его разве что с ложки не кормят, эти его “взрослые наложницы”. Эрона, может да, она единственная, кто действительно его любит, без всех этих ненормальностей. И он наверное к ней привязан и ему плохо без неё.
— Он может вернуть её назад, — заметил Рэтар.
— Для этого нужно обратиться к тебе? — спросила ведьма.
— Да, — кивнул феран.
— Этого он не сделает, — мотнула головой Хэла и ей и вправду было грустно из-за Элгора. — Ты для него как, ну, не знаю… недостижимая цель. Он не верит, что ты его слышишь, что ты хочешь его слышать. Думает, что всё, что он говорит тебе, не подходит. Он очень тебя уважает и в нём живёт страх, что никогда с тобой не сравнится. С ним сложно. Ему с тобой сложно. У Роара, несмотря на то, что не было мамы, была Мита и твоя мама, она, насколько я понимаю, очень Роара любила.
Рэтар согласно повёл головой.
— И ты Роара любил, и сейчас, — она вздохнула. — А Элгор… у него нет никого, кроме брата. И есть вещи, которые он не может с ним обсудить, поделиться…
— Брось, — возразил Рэтар. — Например?
— Например, что влюбился в Милену.
— Что? — и феран был искренне удивлён этой информации. Нахмурился. Видимо напрягся, что не заметил, потому что был невероятно наблюдательным человеком.
— И понятно, что Роар последний человек с которым он может это обсудить, — продолжила Хэла. — Да и вообще не будет он это ни с кем обсуждать. Поэтому мучается. Они оба мучаются. Но Роар хоть тебе может пожаловаться на свою беду. А Элгор сидит на башне и изводит себя.
Рэтар вздохнул. Хэла сползла с него и устроилась рядом.
— Не переживай. Пройдёт, — улыбнулась она. — Влюблённость прекрасна именно тем, что недолговечна. Просто это мало кто принимает. Гормоны угомоняться и всё станет, как раньше. У них, у тебя…
— Хэла? — феран посмотрел с непониманием.
— Так у всех, Рэтар, — ответила ведьма. — Очень скоро ты будешь знать, где находятся каждая из моих родинок, будешь знать сколько у меня полосочек на радужке глаз, будешь точно знать, что значит каждый из моих взглядов, вздохов, будешь различать тональность моих стонов. Ты изучишь, прочитаешь, запомнишь меня вдоль и поперёк. Новизна, тайна открытия, будут ускользать.
Рэтар покачал головой, хмурясь, а Хэла села.
— В конечном итоге, даже самая вкусная еда становятся ненавистной, если есть её каждый день, — заметила она, — к любой боли можно привыкнуть, чтобы не замечать… в близости так же. Твоя голова охладеет, ты снова станешь прежним и перестанешь считать, что я тебя украла у самого себя. Всё будет, как раньше. Почти. Но эти изменения будут ничтожными. Закрывшись от них, ты быстро их забудешь. Я знаю. И ты знаешь.
Феран тоже сел.
— Нет, Хэла, нет. Я никогда не… — его рука легла на её щёку, в глазах было столько всего, что хотелось перестать говорить, но, чтоб ей, она никогда не умела вовремя заткнуться.
— Никогда и всегда самые бесполезные слова, Рэтар, — перебила его ведьма. — Потому что они самые злые, самые опасные. Нет ничего вечного, ничего не будет “всегда”, нельзя верить в “никогда”. Потому что все мы и всё вокруг нас меняется, а порой так стремительно, что ты не понимаешь, как так, что ты вчерашний был таким глупым и наивным. Порой невозможно быть уверенным в следующем мгновении, а ты говоришь о вечности?
Хэла знала, она точно всё это знала, так хорошо, что просто невозможно.
— Почему ты такая, — прошептал Рэтар, силясь что-то ещё сказать, но не мог, он её не понимал.
— Циничная? — улыбнулась ведьма. — Я такая. Потому что лучше думать, что падаешь, ожидая, что вот-вот разобьешься о земь, чем думать, что летаешь и разбиться вдребезги, потому что это был не полёт, а падение. Потому что я лучше буду ждать, что каждый день у меня с тобой последний, и радоваться, если нет, что ты снова смотришь на меня, и твой взгляд не изменился, что я буду с тобой ещё немного.
И она повела плечом, головой, ругая себя за эту привычку дурацкую.
— Потому что я хочу быть готова к тому, что всё кончится и однажды твой взгляд станет холодным и непроницаемым для меня, и что мне будет легче смириться с этим, что боли будет немного меньше, чем, если бы я жила с верой в то, что так хорошо будет вечно. Я такая, — и она пожала плечами, вспоминая боль прошлого, ошибки, что уже не исправить. — Чёрствая…
— Нет, Хэла, — Рэтар заглянул ей в глаза. — Я же вижу, я чувствую — ты хрупкая,
