накормил и напоил. И я вдруг поверила, что достойные люди есть даже в Траминере и, быть может, это хороший знак, что новая жизнь станет совсем другой. Стоило оставить яхту «Анча», как я почувствовала конец всему прошлому. Причем совершенно для нас безнаказанный.
Следующие дни в новом доме мы тратим на уборку, наслаждаемся этим, и мне трудно поверить в происходящее. Вот Рейв Хейз, тот самый, что морщился при виде меня и гнался за мной по берегу, обрывает древние шелковые обои, а потом заявляет, что стены нужно будет покрасить. И мы с ним вместе рассуждаем о том, какой цвет выбрать для спальни. Мы очищаем старые кладовки, моем окна, снимаем шторы и вытаскиваем на улицу ковры. Избавляемся от диванов, тумбочек и почерневших кастрюль. Когда руки доходят до лаборатории отца, я замираю на пороге.
– Я сама, ладно?
Рейв кивает, уходит в сад. Мы встречаемся только к ночи, и я замираю на террасе, выходящей на задний дворик. Там все теперь чисто, ровно подстрижен газон, высажены идеальные кусты с крупными цветами, в которых я узнаю белые и розовые пионы. А еще старая беседка, где никто никогда не сидел, очищена и украшена светляками. Траминерцы знают толк в этой магии.
Двор никогда не выглядел так уютно. Когда я была маленькой, он представлял собой настоящую опасность для ребенка, потому что всюду были высохшие колючие розовые кусты и заросли крапивы, а еще эта беседка с прогнившим полом не внушала доверия. Сейчас там все накрыто к ужину.
– Ты готовил?
– Ну… это не что‐то особенное, скажу сразу, но я старался.
На столе большой кофейник и тарелка с гренками.
– Там что, сыр?
– Да, там сыр и чеснок. Если это невкусно, то прости, но я ничего больше не умею.
Он отодвигает стул, и я блаженно вгрызаюсь в гренки с сыром. Это очень вкусно, невероятно!
– Ты справилась с лабораторией?
– Да, – киваю. – Теперь мы можем там работать, если захотим.
– Чем займемся?
– Не знаю… мы оба не получили дипломы…
– Я мог бы попытаться закончить обучение в местной академии?
– Да, думаю, что можно это устроить. А я, пожалуй, не хочу.
– Чем займешься?
– Знаешь, как‐то Энграм Хардин пошутил, что мне «к зверью», не буду с ним спорить. Хочу стать ветеринаром! Людей мне на всю жизнь хватило, планирую иметь дело с животными. Справлюсь?
– Справишься. А я попытаюсь удержаться от расистских шуточек на этот счет. Справлюсь?
– Не думаю. – Я смеюсь и снова кусаю божественную гренку.
Мы продолжаем чинить дом и тратим на это все сбережения, что хранятся в сейфе. Это кажется мне чем‐то логичным, поскольку отец никогда не берег и не считал деньги, он даже не знал, есть ли они у него. Рейв хмурится и всякий раз записывает, сколько было потрачено, чтобы со временем возместить, но мне и правда это безразлично. Мы будто продолжаем традиции хозяина этого дома.
Через неделю Рейв получает письмо от матери, она половину страницы его ругает, а вторую половину хвалит. А еще в конверте Рейв обнаруживает то, что она назвала одной шестой наследства, но на самом деле это огромные деньги, и я останавливаю его за секунду до того, как золотые клереты оказываются в Жемчужном море.
– Что? Я сам заработаю деньги, – рычит он.
Письмо его расстроило, я и сама это вижу.
– Не надо… она же хотела помочь. Если оставим их, то ты сможешь доучиться, как мы и обсуждали…
– Но… Брайт…
– Сочти меня мелочной, представь, что я с тобой только ради этих денег, возьми себя в руки и положи их в сейф. Нам нужно что‐то есть, а твои божественные гренки мне уже надоели! И я хочу приличного кофе, купи мне самых дорогих зерен, наследник Хейзов!
Он ломается, но послушно оставляет клереты, на которые даже не смотрит, и мы их так и не тратим. Я называю это вкладом в будущее. Через две недели курс клерета рушится вместе с самим Траминером и монеты превращаются в простые жестянки, а Рейв от этой новости просто светится. Он спускается на берег, находит там каких‐то мальчишек-семилеток, выдает им по монете, и они соревнуются, кто дальше кинет. Вечером мы ждем сообщений от друзей, потому что в Дорн очень долго доходят новости, местных не особенно интересует чья‐то жизнь. Письмо от Лю приходит одновременно с письмом от Блауэра.
«Дети Ордена разделились на тех, кто выпил противоядие, и тех, кто собрался пить яд до конца жизни.
Фандер не с нами. Дорн стал одной из стран, согласившихся принять к себе детей-траминерцев, которые выпили противоядие. Кстати, глаза Листана оказались совсем черными, а у Блауэра они ярко-голубые, жаль, что он все‐таки хоть немного маг земли и эта магия задавила ту, что окрасила его глаза. Мы уже третий день спорим, кто его предки – экимцы или пинорцы. Я уверена, что экимцы!
Мои родители вроде бы собрались бежать из Траминера, как и родители Нимеи. Мелона и Овада уехали на прошлой неделе, у них по крайней мере есть родственники в Илунге, а нам некуда пока деться.
Якоб спорит с отцом каждый день и возвращается совсем убитый… бедняжка. А вот родители Листана встали на сторону иных-детей, так теперь называют тех, кто добровольно выпил лекарство.
Вообще, Рейв был прав. Теран развязала войну. Она выпила лекарство, ее глаза стали совсем как у меня, она лишилась сил и пошла рассказывать всем направо и налево, что она излечилась. К вечеру ее прижучили свои же, сказали, что она обманщица и ее семья нечистокровная. Тут же нашли ее бабку, которая была экимкой, и Теран рыдала прилюдно, уверяя, что это ложь. В итоге она бросилась в драку со своей подружкой, та ее легко победила, и обе загремели: Бэли в больничную палату, а Айрен Ито в участок. Можешь себе представить, но декан не стал защищать ни одну, ни другую, зато слухи поползли. А Листан и Якоб выпили противоядие, и смело вышли на улицу, и всем и каждому пояснили, что, мол, да, Бэли Теран на самом деле нечистокровная, как и они сами.
Блауэру устроили скандал, но он настаивает, что отец не так плох, как нам могло показаться, и выгораживает его. Да и пусть, его право. А Прето пришли и сказали прямо, что он нечистокровный и может даже не думать, будто лекарство не сменит ему цвет глаз. Оказалось, что его мать из Бревалана, представь! Просто отец боялся, что им не дадут быть вместе, и никогда ни о
