— А вот Лекси, похоже, с Лилой поладила, — не сдавалась бабушка.
— Лекси со всеми ладит, — буркнула я.
Бабушка усмехнулась так, будто знала что-то, чего мне знать не дано. Я разозлилась — ну что она телепатом прикидывается? Или не прикидывается? Бабушка никогда не рассказывала, в чем, собственно, состоит ее дар. Я беззвучно застонала. Вполне возможно, моя повернутая на балахонах бабуля действительно понимает что-то такое, о чем не говорит мне.
— Сядь, — коротко велела она.
Я тут же послушалась, ругая себя за то, что не могу противостоять ее приказам.
— Закрой глаза, — распорядилась бабушка, и я поняла, что разговор про Лилу окончен.
Я зажмурилась и спросила:
— А зачем?
— Мы начинаем первый урок, — объяснила бабушка. — Твои способности меняются. И прежде, чем ты научишься смотреть, тебе надо: научиться слушать.
Прекрасно. Мало того, что бабушка всеми командует и ничего не смыслит в одежде, так теперь еще начала играть в загадки.
— Что слушать? — осведомилась я. — Сейчас, например, я ничего не слышу.
— Вот именно.
Я открыла глаза. Ерунда какая-то.
— Каким бы ни был твой дар, — наставительно объяснила бабушка, — надо научиться полностью освобождать сознание перед тем, как воспользоваться Взглядом.
Я постаралась поглядеть на нее как можно серьезней, чтобы она поняла, что я не шучу.
— Но я не хочу пользоваться Взглядом. Совсем.
— У тебя нет выбора, Фелисити Шэннон Джеймс, — мягко ответила бабушка.
Услышав свое полное имя, я вспомнила все, что слышала о Шэннон — женщине, в честь которой называли всех девочек семьи, первой провидице нашего рода. Ясно — бабуля пытается напомнить мне о долге перед родными и собственным даром.
— Итак, закрой глаза и послушай.
Я закрыла глаза, твердо уверенная в том, что не стану ничего слушать и выброшу из головы всю эту чушь про Шэннон и сверхъестественные способности. Вместо этого я буду вспоминать Калифорнию и все, что там осталось. Я скучаю по пляжу. Сколько себя помню — я жила возле океана, и хотя в Оклахоме не так уж плохо и я до сих пор не увидела ни одной коровы, тут невозможно ступить с крыльца прямо на песок.
Три переплетенных круга, три разноцветных кольца на серебряном поле.
Загадочный рисунок вспомнился мне ни с того, ни с сего, и тут же в сознание вплелся тихий голос:
— Взгляд, дитя мое, это и великий дар, и огромная ответственность. Уже много лет он передается в нашей семье из поколения в поколение и служит только для добрых дел. Кто-то предсказывает будущее, кто-то проникает в прошлое, кто-то видит на расстоянии.
Это она про маму.
— Одни читают в умах людей, другие — в их в душах, — продолжала бабушка.
Интересно, а к какой разновидности относится мой так называемый дар? Если я разглядела душу Лилы, ничего хорошего я там не заметила. — Но каждая видит лишь то, что хочет видеть.
Я открыла глаза, мысли о Поле и Калифорнии растаяли, как дым.
— Неправда! — возразила я. — Я вообще ничего не хочу видеть.
— И всего вместе ты тоже не хочешь видеть.
— Разве это не одно и то же?
Я скрестила руки на груди и откинулась на спинку стула.
— Может быть, и так. — Бабушка вроде бы согласилась, но мне почему-то казалось, что я ее не переспорила. — Не могу поверить, что моя Кэти не научила своих девочек ценить фамильные способности. — Бабушка вздохнула и встала. — Погоди, сама увидишь, — пообещала она мне.
— Что увижу? — спросила я.
Ее последние слова мне совсем не понравились.
Она не ответила, да я и не хотела ответа. Через двадцать три минуты мама высадила нас с Лилой у школы. Я все никак не могла выбросить из головы бабушкино обещание. Лила молчала всю дорогу, только похвалила мою кофточку — при этом аура у нее изогнулась так, будто ее хозяйка презрительно закатила глаза. Когда Лила выскочила из машины, темные волосы рассыпались у нее по плечам, а бедра грациозно заходили взад-вперед в такт каждому шагу. Я почти услышала, как на школьном дворе заиграла чарующая мелодия.
Лила повернулась, осмотрела меня с головы до ног, предупредила:
— Поаккуратней со знакомствами. Помни — будешь общаться с кем попало, сама станешь такой же.
Ее фиолетовый сегодня был намного светлей — что-то среднее между лиловым и сиреневым.
— Что ты имеешь в виду? — Я. внимательно поглядела ей в глаза, пытаясь сквозь напускную доброту пробиться к истинному смыслу предостережения.
— Ты никогда не станешь звездой, если сразу же не выучишь, кто есть кто, — ответила Лила. — Поверь мне...
— Ах, звездой... — повторила я.
Трудно было привыкнуть к тому, с какой легкостью слетает с ее губ это слово. При этом аура Лилы гордо вспыхивала, словно подтверждая:
«Мы — звезды, мы — небожители, нас боготворит вся школа!».
Лила кивнула вправо, и я увидела группу девочек с яркими аурами всех оттенков фиолетового, розового и бирюзового. Звезды. Даже если бы я не прошла краткий курс правил поведения в Эймори-Хай, мне бы не понадобился переводчик. Избранные, элита, фиолетовые звезды. Яркие, блестящие и сверкающие. Трейси и Фуксия, Тейт и Брок и еще целая куча загорелых, спортивных подростков, ауры которых беспрерывно толкались, воюя друг с другом за место под солнцем и внимание противоположного пола.
— А с чего ты решила, что мне хочется стать звездой? — спросила я.
Слово прозвучало на редкость глупо. Позвони я Полу и расскажи ему, как здесь зовут самых популярных ребят, он бы расхохотался. Надо же такое выдумать!
— Так этого все хотят, — просто объяснила Лила.
Я оторопела. Да кем себя считает эта девица? Она тем временем повернулась и ушла, даже не попрощавшись. Что ж, это в ее стиле.
Я постояла на месте, разглядывая окружающих и их ауры — голубые и зеленые, фиолетовые и розовые, синие, желтые, бежевые, красные и оранжевые.
— Ты здесь чужая, — раздался за моей спиной чей-то веселый голос.
Я повернулась и оказалась лицом к лицу с Трейси. Она улыбалась, аура настолько тесно прижалась к телу, что почти пропала из виду, и Трейси снова показалась мне похожей на манекен, тем более, что ее искусственная грудь была так туго обтянута футболкой, что хотелось повесить туда табличку: «Детям до шестнадцати смотреть воспрещается».
— Извини, что? — переспросила я, пытаясь совместить эту красотку с той девушкой, которая вчера сочувствовала мне, решив, что меня бросил парень — за несговорчивость.
— Строишь такую крутую, такую калифорнийскую, а на самом деле ничего собой не представляешь. Ноль без палочки.
— Я не представляю только одного: о чем ты, собственно, говоришь, — ответила я прежде, чем успела заткнуть себе рот.
