Надо было держаться. Надо было сохранить лицо – хотя какое там, больше всего Коннору сейчас хотелось уткнуться в подушку и заорать, выплеснуть ту боль, которая пульсировала в нем ледяными ключами. Магия была тем, что всю жизнь поддерживало его и давало ему хоть какие-то основы – а теперь ее не стало, и Коннор просто не знал, что делать.
Эмма смотрела на него с ужасом и болью. Этот взгляд был хуже пощечины: чем дольше он длился, тем больше Коннор ощущал собственную мерзкую никчемность.
– Надо же… – произнес он, и доктор Маквей ожил: проворно подхватил свой саквояж, вытащил из него какие-то порошки и принялся смешивать лекарство. – Надо же… – почти шепотом повторил Коннор.
Ему вдруг невероятно остро захотелось завтра вечером выйти из дома и пойти куда-нибудь по дороге в сторону холмов. Пусть Дикая Охота фейери, которая помчится по этим местам во всем своем безумном великолепии, снесет ему голову и растопчет труп копытами. А зачем ему еще жить? Что ему делать с этой глупой жизнью?
В губы ткнулось что-то холодное: Коннор не сразу понял, что это был стакан с лекарством.
– Залпом, залпом! – приказал доктор Маквей и, когда Коннор покорно выпил жидкость, воняющую болотом, сказал: – Я остался бы здесь на пару дней. Понаблюдал бы вас.
– Я даю вам приют, доктор, – глухо произнес Коннор ту старинную фразу, которая могла защитить человека перед наступающим Йолле. – И знаете… вы правы с этой драконихой. Ее направили. Кто-то хотел, чтобы я лишился магии.
Слеза прочертила щеку. Коннор откинулся на подушку и закрыл глаза.
***
Эмма любила работать над цветами и лепестками, создание тычинок было для нее своеобразным отдыхом, когда мысли плывут спокойно и легко, но вот стебли ей никогда не нравились и всегда вгоняли ее в тоску. Особенно Эмму раздражали шипы – их надо было делать из горячего клея с краской, а потом еще тонировать.
Когда Коннор заснул после лекарства, а доктор Маквей отправился в гостевую комнату, Эмма поднялась к себе и решила заняться работой. Заколки и зажимы для волос, цветочные грозди на платье – это всегда пользовалось спросом, и Эмма знала, что лучший способ отвлечься – начать трудиться, не глядя по сторонам.
Стебель, которым Коннор хлестнул ее, валялся на полу: смятый, изуродованный, бесполезный. Эмма подняла его, бросила в мусорную корзину и машинально дотронулась до царапины на груди. От мыслей о том, как Коннор, уже теряя разум, целовал ее, ноги делались ватными, а голова начинала гудеть.
Эмме даже думать не хотелось о том, как себя чувствует Коннор, утратив магию. Теперь, зная, что он не владел собой, когда ее ударил, Эмма невольно начинала жалеть его. Что может быть страшнее безумия? А Коннор тогда был безумен, и она успела проститься с жизнью в его руках.
Роза. Пышная роза с растрепанными лепестками – вот что сейчас может помочь. Эмма достала барназийский шелк и взялась за ножницы. Такие розы нравились ей тем, что для них не надо было каких-то особенных выкроек: просто нарезать ткань на квадраты, которые потом превратятся в лепестки и сделать подклейку из более плотного материала.
Что, если дракониху в самом деле натравили на Эмму, зная, что Осборн окажется рядом и не сможет не защитить ее? Коннор, конечно, бабник и дрянь, но он всегда был хорошим магом, опытным следователем и не стал бы стоять и смотреть, как дракониха пожирает человека. Что, если злоумышленник использовал какое-то заклинание или артефакт, чтобы опустошить его в момент убийства чудовища?
Сделав заготовки, Эмма принялась смешивать краски. Зеленый и пшеничный – для центра цветка, алый для основной части и красно-коричневый для тонировки краев. Выбрав круглую мягкую кисть, Эмма сперва увлажнила лепестки, а затем принялась за раскрашивание.
Нет, Коннор Осборн не мерзавец. Он просто привык носить маску негодяя. Кто знает, как принято в столице? Может быть, порядочным людям там никуда нет хода. Но сегодня, когда Коннор просил прощения, Эмма видела, что он искренне сожалеет о том, что случилось. Он одинок и несчастен, особенно теперь. Магия была для него всем – Эмма поняла это, взглянув в его лицо, разбитое и опустошенное болью.
Как они будут жить дальше? Что делать? Йолле пройдет, Эмма соберет вещи и съедет отсюда, а Коннор останется в большом доме, полном воспоминаний и тоски. Будет пить, как пил его отец: в те далекие дни старик понял, что вино убивает его, и пригласил сестру с подругой пожить в Дартмуне. Эмма помнила старого Осборна, помнила, как после их приезда больная развалина, которая не мыслила дня без выпивки, постепенно начала превращаться в человека.
Что будет с Коннором, когда она уедет?
Кисть дрогнула, некрасиво размазывая краску, и Эмма решила, что этот лепесток пойдет на основу. Что ж, вот пока и все. Лепестки высохнут, и завтра она начнет работу с инструментами, придавая им изгибы. За окнами сгустились розоватые сумерки, и Эмма вдруг подумала, что лето кончается, а осенью всегда тоскливо – а когда ты один, тоска невыносима.
Она вымыла руки и вдруг сказала себе, что надо бы заглянуть к Коннору. Конечно, вокруг господина хлопочут слуги, Коннор не один, но… Если вылет драконихи действительно был кем-то спланирован, то Коннор потерял магию, спасая жизнь Эммы. Ей стоит быть милой и вежливой.
Она, в конце концов, не видела от него никакого зла. Удар стеблем не в счет, Коннор тогда не владел собой.
Выйдя из комнаты, Эмма обнаружила, что дом по-прежнему кипит жизнью. Слуги натирали уже и без того сверкающий паркет, из столовой веяло сытным запахом курицы с начинкой, и издалека даже доносилась музыка: Кварна завела мелодический артефакт, который, бывало, доставал старый Осборн. Эмма прошла к комнате Коннора, тихонько постучала и услышала негромкий голос доктора Маквея:
– Да, входите!
Доктор уже успел переодеться в простенький домашний костюм, который предусмотрительно захватил с собой на выезд, и сейчас сидел в кресле, попивая кофе. Коннор уже не лежал в постели – слуги задвинули балдахин кровати, хозяин Дартмуна расположился на диване, и Эмма поняла, что он добавил в свой кофе знатную порцию коньяка.
– Миледи Эмма, – гость и хозяин коротко поклонились, и Эмма вдруг почувствовала себя маленькой и ненужной. Кто она, в конце концов? Приживалка, которую не звали, но она с чего-то решила заявиться. Коннор сделал еще один глоток из чашки и сказал:
– Я очень рад, что вы пришли, Эмма. Мы с доктором как раз говорили о вас.
– Обо мне? – удивилась Эмма, опустившись на небольшой пуф. Доктор кивнул и, вынув свою лупу, навел ее на Эмму.
– Да, мелкие следы остаточной магии, – довольно произнес он и протянул лупу Коннору: – Взгляните-ка! Заклинание, которое вас опустошило, прошло через миледи Эмму. И это явно не ваша магия, Коннор, а чья-то другая.
Эмме показалось, что по ее голове побежали невидимые пальцы, зарываясь в волосы. Коннор принял лупу, бросил сквозь нее взгляд в сторону Эммы и кивнул, соглашаясь.
– Да, там был еще один человек, – угрюмо сказал он. – Я чувствовал его, но, честно говоря, никого не видел, кроме драконихи и Эммы, – он вздохнул, запрокинул голову к потолку и горько рассмеялся: – Но за что? Что я ему сделал?
Эмму кольнуло сочувствием – Коннор выглядел так, словно всеми силами старался казаться спокойным, но потеря полностью разрушила его. Доктор Маквей кашлянул в кулак и чуть ли не смущенно поинтересовался:
– Возможно, это месть за Берту Валентайн?
Берта… Так Коннор называл Эмму, когда ворвался в ее комнату. Кто она была, та убитая девушка? Коннор усмехнулся:
– Зачем столько сложностей? Меня уже отправили в отставку, да и вообще могли все это провернуть в столице, там это можно сделать намного проще. Но кому я мог помешать на родине? Я тут пятнадцать лет не был.
Доктор нахмурился и какое-то время сидел молча, а потом произнес:
– Возможно, в наших тихих краях что-то замышляется. И вы с вашей силой могли разрушить эти замыслы. Я подумал об этом сразу же, как посмотрел на вас в лупу.
