Я задержала дыхание и невольно поморщилась. Так. Кажется, все на месте. Нельзя и клочку тумана позволить сбежать, иначе не пройдет и десяти мгновений, как он вернется с подмогой и рванет довершать начатое. До края порога–то — не более двухсот шагов, удивляюсь, как он раньше себя не явил, выжидая… А я вряд ли способна сейчас на дальнейшие подвиги. Я имею в виду, второе нашествие Вечности. С переизбытком же силы как–нибудь справлюсь.
Меня начало мутить. Слишком мало силы — плохо, но слишком много — еще хуже. Скользкие грани мира то расплывались, то сливались в сплошное мглистое пятно, то терялись в застилавшей глаза тьме. Глубоко вздохнув, я сосредоточилась, запретила себе поддаваться слабости человеческого организма и вдохновенно взялась за дело. Осторожно разделила новоприобретенную силу на равные доли, сплела из них паутинные нити, выпустила наружу и вернула миру, поместив меж полосами света и темных сумерек. Тряхнула головой, приходя в себя, моргнула, осматривая отвоеванное поле боя, и невольно замерла. Передо мной, не доходя пару шагов, состроив подозрительно бесстрастное лицо, стоял Джаль.
Я вздохнула и помянула про себя тьму. Никогда ему не спалось тогда, когда всем полагалось видеть десятые сны… Я неловко повела плечами и с досадой обнаружила, что самостоятельно из собственной паутины мне не выбраться. Крылья прочно вросли в одну из граней мира, став одним целым с клубком стихийной силы, и, видимо, придется от них избавляться. До тех пор — мне ни с места не сдвинуться, ни голову повернуть не получится. Я снова повела плечами, пытаясь размять затекшие мышцы, и встретила мрачный взор Джаля.
— Что? — вздохнула я.
— Зачем? — хрипло спросил он.
Затем что ты — балбес, который вовремя не увел вверенную тебе группу в безопасное место… Или… или у того, кто притаился в твоей душе, есть по отношению к людям далеко идущие планы, а ты не способен сопротивляться чужому влиянию, и потому — еще больший балбес. И я, кажется, начинаю догадываться, что, зачем и почему…
— Так надо.
— Знаешь, Рейсан, меня всегда раздражала в тебе эта дурацкая привычка отвечать на вопрос, ничего не говоря.
Я нахмурилась, пытаясь вывернуться из собственных сетей:
— Научись спрашивать — будешь получать нужные ответы.
— Чем ты заплатила, чтобы прогнать Вечность?
— Ничем. Я заставила ее уйти.
— Это невозможно, — сурово заметил он.
— Возможно, если платить более нечем, — криво усмехнулась я.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Только то, что говорю.
— То есть? — он едва заметно поморщился.
— Джаль, не бери пример со своего племянника и перестать задавать глупые вопросы. Тебе ли не понимать, что значит это «то есть». И тебе ли не понимать, что, покуда мы живы, наша жизнь принадлежит не только Вечности, но и нам самим. И зачастую только мы сами можем ею распоряжаться, выбирая, укоротить либо же удлинить собственный путь до порога. И я выбрала. И вернула долг. И не жалею об этом. Что еще непонятного?
Черный песок долины мягко серебрился в тусклом свете Дождливой луны. Влажный ветер, разгулявшийся после победы над туманом, взъерошивал волосы и задорно трепал полы плащей. Неуверенная тишина нарушалась лишь гулким хлопаньем ткани да шорохом песка. А мой собеседник все смотрел на меня — долго, молча, недоверчиво, недоуменно. Впрочем, не так уж недоуменно. В таинственном, глубоком омуте глаз мелькала догадка. Я тихо вздохнула про себя. И не убежать от разговора, Джаль во всех смыслах этого слова припер меня к стенке — ни уйти, ни шевельнуться. Да оно и к лучшему. Тьма, как же меня утомили собственные тайны…
— Джаль, скажи, сколько мне лун?
— Понятия не имею, — он рассеянно наблюдал за моими попытками отделаться от крыльев. Излучаемое ими слабое, трепещущее сияние отплясывало на его бесстрастном лице незамысловатый танец, добавляя угрюмому выражению оттенок сумеречности. И на мгновение мне показалось, что я его наконец–то разгадала, разглядела, узнала. И душа замерла, предчувствуя истинно верную разгадку причин похода и многочисленности группы искателей. Мне следовало бы раньше догадаться…
— А без перчаток ты меня когда–нибудь видел?
— Конечно, — Джаль поднял брови. — К чему все эти вопросы, Рейсан?
— А к тому, что ночь — не считается, — пояснила я. — При свете ты мои руки никогда не видел, верно? Так посмотри. Увидишь много интересного, но понятного.
Он осторожно стянул перчатки с моих рук и бережно взял их в свои. Наклонился и замер. Я молча смотрела на склоненную темноволосую макушку и улыбалась самой себе. Давно пора было рассказать ему об этом, очень давно… Последние тайны — миру, в Вечности они уже не будут иметь своей цены.
— Как такое может быть? — еле слышно спросил он.
Прежде по моей левой ладони расплывалось черной кляксой пятно паутины темного, а на правой — линии сворачивались тугим узлом искателя. Теперь же руки снова были чистыми. Инициировав Эри, я передала ей свою судьбу и свою жизнь, оставшись с тем, с чем когда–то пришла в мир — с пустотой.
— На все — воля судьбы, — я пожала плечами. — Или же, как в моем случае, ее отсутствия. Ты ведь знаешь, что такое — человек без судьбы? Нет? Стыдно, Джаль, как искатель ты должен знать все. Мы рождаемся с чистыми руками и ждем подходящего человека, который согласится отдать свою жизнь в обмен на нашу. Но в ожидании может пройти очень много времени, а мы — нисколько не изменимся. И эпоха проносится мимо подобно одному сезону, мы же — повзрослеем на одну луну. Поэтому я и сама не знаю свой возраст. Однако и у нас, как и у любого существа, есть своя цель, которая дает о себе знать после инициации. И когда мы ее добиваемся — а люди без судьбы приходят в мир только для того, чтобы вершить великие дела, — мы уходим в Вечность. Уходим, прежде отдавая долг — инициируя другого человека без судьбы. И мне — уже пора, мое время истекло. И, честно говоря, Джаль, я думала ты догадливее. Предсказание раскрыло перед тобой все карты. Собрать воедино мои странности — и я перед тобой, и живущая и никогда не жившая.
— Это все? — на удивление спокойно спросил мой собеседник.
— Пожалуй, — не менее спокойно ответила я.
— Это… прощание?
— Да, — не стала врать я.
— Тогда… прощай, — и, подойдя ко мне вплотную, он обнял меня за талию, крепко прижал к себе и поцеловал.
И я сама, одним лишь волевым движением, разорвала сковывающие меня путы в безудержно–отчаянном, лихорадочном стремлении обнять его. Крылья треснули, лопнули и с тихим шорохом осыпались на нас седым пеплом, когда я обняла его за плечи. В последний раз. Чтобы, спустя несколько бесконечных мгновений, резко оттолкнуть. Оттолкнуть, и, пряча глаза, повернуться к лагерю.
