я. — Но оправдание смутное. За все время, что я здесь живу, и благодаря всем передрягам, в которые я попадала, мышление у меня уже должно было сформироваться перемагическое. Поэтому…
Я вздохнула.
— Иди давай. А то у Эстре там дым из ноздрей пойдет.
— Да мне без разницы, — он прислонился к стене. — Я тебя подожду.
— Люциан Драгон, немедленно покиньте женскую душевую! — раздалось ректорское из-за двери. — Не заставляйте меня ждать, мое терпение на исходе.
Мы переглянулись, и я повторила:
— Иди. Ты же не хочешь, чтобы оно у нее изошло. И потом она изошла на говно.
Люциан вскинул брови и усмехнулся:
— Классное выражение. Мне нравится.
Я не выдержала и улыбнулась:
— Только пиджак забери. А я пойду одеваться.
И правда нырнула туда, где только что пряталась. Вернула пиджак тем же способом, что и получила, и потянулась за полотенцем. Дождавшись, пока Люциан выйдет, подсушила волосы магией, оделась. И направилась в кабинет ректора на очередной разбор полетов.
Да, что ни говори, этот день определенно не стоило называть скучным.
— И вот я стою в кабинете Эстре. Она втирает мне про нравственность в Академии и про отработки, ну и прочую чепуху, что я в очередной раз пользуюсь своей безнаказанностью и положением. А я думаю, чем мне прикрыться, чтобы было не так заметно.
Сезар, до этого сидевший мрачный, как грозовая туча, все-таки не выдержал и захохотал. Хотя это было больше похоже на нервное, Люциан все равно усмехнулся, а после и сам присоединился. В его случае это точно было нервное. Хотя нет. Или да? Перевозбуждение можно отнести к разряду нервов? Потому что одна, драх его задери, одна только мысль о том, что самая желанная в мире женщина стоит за перегородкой обнаженной, вызвала совершенно однозначную реакцию организма. Более чем однозначную.
Драх его знает, может, поэтому Эстре ему и не поверила.
Им. Им не поверила. Но он все равно не мог перестать думать об обнаженной Лене. О Лене в его в пиджаке на голое тело. А еще, несмотря на все назначенные взыскания, и еще одно — предстоящее от декана военного факультета, не мог перестать ржать.
Это тоже напоминало какое-то помешательство: как будто глотнул зелья безумия, и теперь просто не можешь остановиться. Каждый раз, когда казалось, что все вот-вот прекратится, смех внутри рождался по новой, и вырывался, и бурлил в крови. Вместе с тем самым перевозбуждением, да.
Разумеется, после выволочки у Эстре ни о каких занятиях драконьим не могло быть и речи, он сразу открыл портал сюда. А Лена, обычно любившая выставить его виноватым по поводу и без, даже слова ему ни сказала. В хорошем смысле. Она вообще на удивление легко это все восприняла, даже не стала возражать, когда их поставили вместе на одну отработку, чистить вольеры магических существ.
Эстре, похоже, тоже удивилась такому единодушию и особо не зверствовала. Правда, предупреждение словили оба: в следующий раз за такое отчисление, но даже мысль об этом сейчас не могла вывести Люциана из себя. Как и мысли об очередных интригах Лузанской. Да, он должен был подумать про заклинание невидимости, а еще он должен был подумать о том, что не стоит ходить в женскую душевую.
Но тогда он не увидел бы Лену в своем пиджаке.
После этого все остальное как-то вообще теряло смысл и становилось маленьким и незначительным.
— М-да, — сказал Сезар, отсмеявшись.
Это тоже было здорово. Их новые отношения с братом, в которых Сезар не пытался ставить его на место с высоты своего положения, не ныл, что он позорит честь рода и не смотрел свысока. Люциану же больше не хотелось даже намекать на его происхождение, сейчас он вообще смутно представлял, как можно было быть таким идиотом и цеплять брата за то, что он такой, каким он родился.
— Это все, что ты можешь сказать? — весело поинтересовался Люциан.
— Знаешь, то, что я могу сказать еще, тебе не понравится.
— Если это о нравственности…
— О какой нравственности, Люциан?
Даже сейчас это не прозвучало так, что нравственность и Люциан — несовместимы.
— Тогда о чем?
— Эта девушка — женщина Валентайна Альгора.
Который не признал в ней другую.
Люциан прикусил язык, чтобы не ляпнуть это прямо при брате. Все-таки одно дело — сказать, что Софии дерьмово, и совсем другое — раскрыть ее самую большую тайну. Нет уж, пусть сами между собой разбираются, когда захочет, тогда и скажет.
— Мне плевать, — честно признался он.
Сезар, до этого момента расслабленно сидевший в кресле, подобрался и выпрямился.
— Это не то, что можно игнорировать, Люциан.
— Это можно игнорировать, если она его не любит.
— Ты в этом уверен?
— Я… — он хотел сказать, что уверен, но проблема в том, что уверен он не был. Если бы был, сгреб бы Лену в охапку прямо сейчас, и никакой Валентайн Альгор, никакой тэрн-арх Ферган не помешали бы им быть счастливыми.
— И отец, — Сезар словно мысли его читал. — Думаешь, он будет счастлив?
— На него мне тоже плевать.
— На него, конечно, можно плюнуть. Но если в тебя плюнет правящий дракон, главное не захлебнуться.
Люциан хмыкнул.
— Да, в этом что-то есть.
— В этом много что есть. Я за тебя беспокоюсь, в кои-то веки.
— В кои-то веки можешь за меня не беспокоиться. Я счастлив как никогда.
Сезар прищурился.
— Твоя Ленор… — Он тут же поправился: — Эта девушка очень опасна во всех смыслах. У нее темная магия…
— Никогда не думал, что это скажешь ты.
— Дослушай. Я не про темную магию. Я про политику. Думаешь, отец позволит тебе быть с ней? Так или иначе. Даже если она не любит Альгора, даже если отбросить его власть и влияние, просто подумай: каковы шансы у наследного тэрн-ара и девушки с темной магией?
— Примерно такие же, какие были у отца и твоей матери?
— Моя мать была драконессой. И ты сам знаешь, как все закончилось. Мы все знаем. По крайней мере, то, что нам рассказали. — Сезар сцепил пальцы, словно не представлял, куда девать руки. — Сейчас отец отвлекся на суету вокруг Анадоррских, но, когда это закончится, ты снова попадешь под прицел его пристального внимания. К тому
