ножу – и щедро получить соли в лицо, а потом, не успев проморгаться, сбоку – снова обухом.
– Ко мне в дом беги, – велел девчонке староста. Кхиру он больше не пытался останавливать. А когда завидевший бунт второй разбойник кинулся к ним, его тут же встретили двумя поленьями выступившие из темноты сыновья старосты. И стало ясно, что по домам уже особенно никто не сидит – сбегаются крестьяне кто с чем, и жены бегут помогать мужьям, прихватив ведра с водой, а то и мотыгу. Вот начали тушить горящий дом.
А над деревней несся звонкий голос Эдварда:
– Люди, люди! Не надо надеяться на круг! Я ваш принц, и я вам говорю, это никакие не ши! Клянусь короной Далриат! Это разбойники! Мы подвергнем их правосудию!
Круг злых и мрачных крестьян с тяжелой и острой утварью и их воинственных жен навел нападающих на мысль, что Дикая Охота не сложится – или сложится, но не для тех. Уже прыгнул в седло их главный в шляпе с облезлыми зелеными перьями, последовали за ним прочие, забыв напрочь об оглушенном на пару старостой и Кхирой товарище, и последним неловко бежал тот, кому досталось поленьями по пояснице. Но тут подлетел со стороны горящего дома еще один всадник, он засмеялся – и с его вскинутых рук рванулось алое пламя, взвилось крылатой тварью с оскаленной мордой, раскинулось над пожаром: дом обрушился едва ли не пеплом, всадник расхохотался. За ним виднелся еще один, поотставший, ветер раздувал длинные волосы – женщина, видно. Крестьяне шарахнулись – алый жар, казалось, тянулся к лицам, к волосам. Всадник снова захохотал и вскинул руки. Даже Кхире и Эдварду стало не по себе.
И увесистый камень из самодельной пращи с размаху влетел ему в грудь, почти опрокинув с коня. Лиловое пламя растаяло в вечернем воздухе. Разбойники верхами рванулись прочь из деревни.
Аодан опустил пращу – точнее, вышитое полотенце – и рявкнул:
– Горманстон! Ты рехнулся такое творить?! Чтоб тебя…
Он посмотрел вокруг и добавил:
– Связать его надо. Понежнее – герцогский сынок все же. Но принц вон разрешает, так что ничего.
Разбойники тем временем уже почти поравнялись со вторым всадником. Всадницей. Та поднялась в стременах и словно замахнулась на них обеими руками. Показалось? Нет, ее руки и вправду засветились в темноте, свет упал на лицо, на волосы, которыми играл ветер.
– Мавис! – изумилась Кхира.
– Красотка какая! – восхищенно присвистнул младший сын старосты.
Вправду сейчас Мавис, выпрямившаяся, как воительница древности, изображенная на одном из витражей Дин Эйрин, и в свете собственной магии казалась красавицей. Кхире даже показалось, что она видит, как губы подруги произносят коронное «Нахрен!». У каждого свой боевой клич.
Лошади разбойников взвились на дыбы и остановились, словно перед ними появилась невидимая стена. Ехавший последним некрасивым кулем съехал наземь.
Фарлей Горманстон, до которого еще не добрались отмершие крестьяне, приподнялся – теперь видно было, что у него на руке боевой огненный артефакт. Наверняка он успел бы натворить что-то еще, но деревня в этот Самайн притягивала гостей как ярмарочная площадь. Еще четыре всадника появились из темноты, и первый из них вскинул руку, на которой вспыхнули зеленые узоры, и словно вобрал в себя атаку Фарлея. Его обогнала девушка в накидке с гербом Горманстонов и понеслась к брату с таким явным намерением, что тот тонко заскулил и принялся отползать.
Когда Эпону оттащили от Фарлея, разбойников заперли в амбаре, пожар потушили, погорельцев разобрали по другим домам, старосту напоили сердечными каплями от профессора Аль-Хорезми, а полуобморочную после такого выплеска магии Мавис просто вином, она коротко рассказала:
– Ректор нас отправил помочь этим вот. Наемникам его. Наемники должны были здесь попугать и увезти тебя и тебя, – она смотрела на Эдварда и Эпону. – Дальше не знаю. Ну я и решила – конечно, помогу. Только не с той стороны. Все равно все шло не так, вы же не вместе были. Его слуга все ждал, когда сойдетесь. Не давал сигнал. Вот.
– У меня к нему вопросы. Поеду задам, – вскинула голову Эпона.
– И у меня, – решительно добавил Эдвард.
– Аодан останется точно, – распоряжался Брендон. – И Кхира с ним. И Мавис. Мавис сейчас заснет, ее надо поить горячим и смотреть за состоянием. Аодана лечить. Это не обсуждается.
Гьетал объяснял старосте и его семье, что разбойники – никакие не ши.
– Вот я – ши. Видите мою броню? Эти узоры, да, вы верно поняли. А на них просто краска. Умойте – и увидите.
В доме только что переживших опасность было уютно и хорошо.
Но времени остаться, согреться, принять угощение благодарных крестьян не было. Самайн входил в полную силу.
* * *
Лошади шли осторожно, фыркая, прядая ушами. Мрачные сумерки поздней осени сменились темнотой безлунной ночи. На плечи, волосы, лошадиные носы, дорожную грязь падал первый снег Самайна. Белые крупинки таяли, обжигая кожу холодом. Неласковый снег. Куда ему до йольского, мягкого и кружащегося, навевающего мысли о празднике, горячем вине и подарках?
Где-то там, за поворотами дороги все ближе ждал ферн. И Горт, который не собирался отступать. Как не собирались и они. Каждый из всадников, даже говорливый обычно Эдвард, молча думал о своем, и мысли эти были невеселыми. Ректор, даже пойдя против закона, оставался сильнейшим магом, воином Дин Ши, и одолеть его магистр ритуалистики, двое ши без кристаллов и пара студентов могли бы лишь чудом. А Самайн – совсем не время чудес.
Но они все были друг у друга. Те, с кем связала дружба, любовь, память и отчаянное желание все исправить. А значит, была и надежда.
Заплутать в холмах у путников не было возможности. Издали, после очередного поворота они увидели зеленое свечение, и на фоне его зловещими черными лапами казались ветви ольхи, заслонявшие вход в пещеру. Даже не вход – трещину в скале, заросшую со всех сторон низким колючим кустарником, где сплетение корней и пожухлых трав создавало видимость то ли стены, то ли занавеса и сейчас пропускало мертвенный свет другого мира. Если не самого Междумирья, окружавшего ферн по обе стороны и хранившего мороки, кошмары и побежденное зло. С Самайна и до Йоля Междумирье обретало особую силу, тянулось к сердцу, схватывая его ледяной коркой и даря дурные предчувствия.
Звери чувствуют Междумирье. Лошади не смогли подойти ближе чем на сто шагов, всхрапывали, вставали на дыбы, испуганно отворачиваясь. Потом вовсе встали, не желая двигаться дальше. Лошади ши прошли бы здесь, но не эти. Пришлось их оставить. Эшлин
