готова порваться. Ярость вспыхивает такая, что погибнуть могут оба. Я был готов и к этому. Но вместо Горта на место встречи пришла Уна.
Эшлин так удивилась, что случайно дернула поводья, и ее меланхоличная лошадка, недовольно всхрапнув, остановилась, а потом потрусила дальше, прядая ушами, будто тоже слушала одну из самых таинственных и трагичных историй семьи Муин рода Ежевики.
– Она… все-таки была с ним?
– Была. – Гьетал смотрел перед собой на дорогу, и в сыроватой туманной дали вместо деревьев проступали для него очертания событий прошлого. – Я даже думаю, что любила она его, а не меня. Но уже не спросишь. Потому и обвиняла его на Совете так яростно. Любовь легко становится ненавистью, когда осознаешь, что любил чудовище. Но любовь и делает уязвимым перед чудовищем.
– Вы не поговорили?
– Она набросилась на меня, будто встретила перед домом Гранитного Стража. Я звал ее, но она не видела меня, взгляд ее был полон ненависти и пустоты. Зеркальной пустоты маски. Ее Кристалл был мутным, ее сила сопротивлялась маске и, пока Уна убивала меня, изнутри убивала ее. Видимо, она тоже решила поговорить с Гортом наедине – и он забрал ее волю.
Он помолчал еще. Эшлин уже понимала, что случилось. Холодный ветер нес снежную крупку, возвещая зиму.
– Если на воина нападают, он сначала защищается, а потом думает. Те, кто поступал иначе, давно погибли. И это умение подвело меня. Вспыхнули защитные линии брони. В такой момент сила выплескивается, не давая врагу коснуться. Это так же трудно сдержать, как дыхание. Ее удар мог быть смертельным. Мой – был смертельным. Шаровая молния. Мы с Гортом выучили ее слишком хорошо.
Эшлин все сильнее сжимала поводья. Ей казалось, что сердце не может вместить столько горечи, сколько звучало сейчас в словах старейшины. Но он посмотрел ей в глаза и смог чуть улыбнуться:
– Что ты решила бы, будь старейшиной?
– Что ты не виноват.
– Так решил и Совет. А я – что должен остановить Горта сам. И после этого смогу себя простить. Я рассказал тебе не только для того, чтобы ты знала правду. Я хочу, чтобы ты надеялась спасти брата. Надежда – главное.
– Как ты думаешь, старейшина… мы справимся?
Гьетал грустно усмехнулся:
– Трудные задачи делаем безнадежными мы сами. Когда не верим в себя и близких.
* * *
Медный колокол медленно, гулко ударил три раза. Так встречалось темное время года. Начинались три ночи Самайна.
Словно отвечая колоколу, во дворах зажигали огни – волна света катилась по деревне, первый, второй, третий двор. Смотревшему в окно Аодану почему-то было не по себе – а уж страшных сказок он не боялся никогда. Может, злила слабость – несмотря на перевязку и найденную в деревне мазь, ходил он как старик, еще и опирался на палку.
Даже Эдвард притих, о чем-то думая. И тоже прилип к окну. Эпоны все не было, и впору было начинать волноваться.
Кхира помогала женщинам семьи старосты. Они зажигали свечи, расставляя их на окна, стелили на стол беленые полотенца, ставили кувшин молока и кувшин сидра, крупную соль в мисочке, смешанную с сушеными травами. Хлеб еще доходил в печи. Все делалось так тихо, словно от Самайна надо было прятаться. От его бешеных коней. От Дикой Охоты.
Придет же в голову.
И тут медный колокол забился снова – так, словно кричал, заполошно, отчаянно. Никто еще не понял, что произошло, но огонь одного из первых дворов вдруг стал большим. Совсем большим. Он летел вверх, этот огонь, с четырех углов дома четырьмя оранжевыми столбами.
– Пожар! – охнула жена старосты.
– Воду несите! – крикнул староста, и сам побежал наружу.
И тут все увидели, как в свете пожара несутся по улице черные конные фигуры. Ветер трепал их распущенные волосы. Вот отсвет упал на размалеванное зелеными и синими узорами хохочущее лицо.
Староста замер на пороге. Все знали: от Дикой Охоты помогает только запереться и сидеть в домах, а если уж застали на улице – очерти круг и не выходи из него, не кричи, не шевелись. Тогда может и повезти. Не точно, но может.
Запылал второй дом.
– Дикая Охота! – поняла Кхира. И вдруг прямо с миской соли, схваченной со стола, отодвинула старосту и кинулась наружу сама. – Ах, сволочи! Вот я вас!
Глава 21
Умереть в Самайн
Староста вцепился в пояс Кхиры так, что она едва не рассыпала соль дурной приметой, но удержала все же, возмущенно обернулась. Снаружи кричали. Кажется, пришлые взялись гоняться за девицами, которым не повезло выскочить из подожженных домов прямо на них.
– Нельзя, – объяснял староста, – нельзя выходить, девонька. Только дом спасет, а лучше круг начертанный. Мне так еще дед объяснял, а ему – его дед. Это все знают. Рябину-то на окнах проверьте! – возвысил он голос.
Жена старосты, седая, быстрая, изнутри поспешно обводила углем сени, тянула кривой круг до печи, на которой попрятались дети. Аодан трижды проклял того рыжего, который сделал его на сегодня скорее обузой, чем бойцом. Хоть на печи с детьми сидеть, весь толк. Топор, конечно, можно взять. Да, топор. И если кто-то из этих войдет сюда – получит холодное железо прямо в голову. Тогда и не важно будет, каким местом он ши.
– И что, – воинственно спросила Кхира, – помогал круг-то? Или кому не помог, тот ничего уже не рассказал, а? Так и будем сидеть? Сколько их там… три, четыре?
– Шестеро, – ответил Аодан. – Оружные.
Его беспокоило молчание стоявшего рядом Эдварда. Он даже тревожно заглянул другу в лицо – тот напряженно размышлял о чем-то.
Староста обвел взглядом полностью вычерченный круг, тщательно подвешенную сушеную рябину, детей на печи, мрачных сыновей за спиной, жену, обнимавшую двух невесток, гостей-студентов. Кивнул старшему сыну:
– За меня остаешься. Остальных береги.
Взял тот самый облюбованный Аоданом топор и шагнул за дверь прежде, чем кто-то успел открыть рот. И одновременно с ним шептавшийся со старшей невесткой старосты Эдвард прыжком вылетел в окно, выходившее в огород. Зацепился кружевами, но это его не остановило. Уже из-под окна донесся его крик:
– Я пошел всем сказать! Потом объясню!
И на этом словно прорвалась сгустившаяся пелена ужаса. Кхира понеслась за старостой со своей миской соли, старший сын прихватил вилы, двое остальных побежали к поленнице.
Разбойники не ждали сопротивления вообще. Ближайшему размалеванному, как раз тащившему отчаянно сопротивляющуюся девчонку к чужому сараю, досталось от старосты сзади обухом топора по темени. Его еще хватило, выпустив девчонку, развернуться, потянуться к
