Встретимся на Черной речке
Варвара Федченко
ГЛАВА 1
— Сурикова! Не позорь фамилию великого мастера. Если бы он знал, что ты тут намалевала… А может тебе сменить фамилию? Стать, к примеру, пресловутой «Ивановой»… Нет. Это тоже не подходит. Создатель шедевра «Явления Христа народу» был бы не рад… — преподаватель нахмурился, глядя куда-то за мою спину. — Возьми фамилию под стать имени-Марина. Марина Маринина. Звучит?
Нет. Стоп. С такой фамилией есть, в пример тебе, чудесный пейзажист…
Мужчина не успел договорить. Точнее, может быть он и закончил мысль, но я уже не слышала, выскочив за дверь.
Последние полгода я вынуждена со страхом ожидать предварительных просмотров работ, так как каждый раз этот мужлан тренировался в остроумии, критикуя мои рисунки. Да, я не была гуру пейзажистики, однако, до появления нового преподавателя мои работы не вызывали столько негатива у комиссии.
— Ринка! — в спину ударил звонкий голос подруги. — Ну, ты чего?
Расстроилась? Пора уже привыкнуть. Не любит он тебя, что поделать? Терпи.
Немного осталось. Экзамены сдадим, и «я так хочу, чтобы лето не кончалось», — Катерина запела, подражая Пугачевой.
— Сейчас он мне «не зачет» поставит, и будет мне нескончаемое лето, — угрюмо ответила я, продолжая чеканящим шагом следовать по бесконечно длинному коридору З этажа.
— Всё ты сдашь, — нараспев сказала Катя, и запыхавшись, дернула меня за руку. — Рина, остановись! Я тебе хотела кое-что рассказать…
Загадочный вид и хитрые лисьи глаза моей рыжеволосой подруги заставили меня нехотя, но все же приостановить побег из здания Академии.
Катерина была дочерью ректора нашей альма-матер — Художественной Академии, и всегда первой узнавала все новости и сплетни.
— Ну? — я развела руками.
— Давай поедем к тебе, по дороге купим самый большой торт, который существует в этом городе…
Я прервала горячую речь Кати.
— Ты уже не худеешь?
Подруга отмахнулась, и продолжила:
— Купим торт, ты меня напоишь чаем, и только потом я буду готова делиться секретами. Тебе точно понравится эта новость! — лисьи глаза заблестели. — Точнее их даже две.
— Ни чая, ни торта я не хочу, — выдохнула я. — Я еще неделю есть не смогу после такого разноса.
— Но я-то хочу! — округлила глаза Катя.
Подруга была замечательной пышкой. Мечта Рубенса, Ренуара, Кустодиева и других художников — почитателей фигуристых натурщиц. Катерина была невероятно похожа на героиню картины «Русская Венера» последнего из перечисленных мастеров. Длинные, волнистые, рыжие с приятным золотым отливом волосы, плотное телосложение и веселый нрав (на лице всегда улыбка) делали мою подругу точной копией кустодиевской Венеры.
«На персонажа какого полотна вы похожи?»-этот вопрос нам задали на первом курсе Академии. Это была мотивация от преподавателя истории живописи — студенты сразу кинулись смотреть все каталоги: начиная от фотографий наскальной живописи (кстати, один наш одногруппник даже нашел себя на стенах североафриканской Пещеры Зверей) и заканчивая репродукциями картин наших современников.
На кого похожа я? Окончательно ответить на этот вопрос я так и не смогла. Было в моем лице что-то от достопочтенной миссис Грэм с полотна Томаса Гейнсборо, взгляд как у давинчевской Лукреции Кривели, кудрявые черные волосы, как у героини картины Франческо Айеца «Певица Матильда Джува — Бранка›>, а фигура как у самой маленькой купальщицы с «Больших купальщиц» Ренуара. Одним словом, до сих пор ни один художник не рисовал натурщицу, похожую на меня один в один. Что еще раз доказывало моё, как портретиста, убеждение в величие жанра портрета.
Торт был куплен. Чайник призывно выдавал клубы пара из узкого носика. Катерина, не дожидаясь чая, десертной ложкой вылавливала из желе, покрывающего торт, крупные ягоды. Я забралась с ногами на широкий подоконник, рассматривая мальчишку, запускающего воздушного змея у подъезда.
— Красиво стоит, — задумчиво протянула я.
— Конечно, красиво. Это же лучшая кондитерская города, — забубнила Катя.
— Я не про торт, — хмуро ответила я. — Я не люблю сладкое, ты же знаешь.
— Это потому, что ты не натюрморщик. Посмотри, какая композиция!—
Катя торопливо расставила фарфоровые антикварные Кружечки.
— Посуда не в тему, — равнодушно прокомментировала я, на секунду повернув голову в сторону стола.
— Согласна! — живо отозвалась подруга, обрадовавшись моей, пусть и слабой, но реакции.
Катя заменила фарфор начала ХХ века на современные чашкисрозовым кантом по краю, аккуратно разложила вокруг ложечки, насыпав в одну из них горку сахара. вытянула из вазы крупную ветку ромашек, положив ее за задний план натюрморта. Безапелляционно, проигнорировав меня, задернула одну часть узорной тюлевой занавески, тем самым закрыв меня на подоконнике. Но эта незначительная смена светового акцента помогла ей «покрыть» посуду тонким солнечным орнаментом.
Катерина настолько увлеклась, что забыла не только о том, что хотела рассказать мне новые сплетни из ректората, но и о моем присутствии. Я скажу больше: она забыла о торте! Подруга была прирожденным натюрморщиком — она могла соединить любые предметы в органичную, символичную композицию.
Особенно хорошо ей удавались натюрморты с продуктами и посудой: любую пищу Катя могла настолько удачно расположить в пространстве, сервировать, подать нужный свет, что у стороннего наблюдателя просыпался аппетит.
Но, конечно же, самое главное — моя подруга была Художником с большой буквы. Мало научиться видеть и создавать объект, самое важное — уметь запечатлеть его в краске. Катерина с юных лет участвовала в выставках: когда ей было 11 лет, она уже выставлялась в Бисс-холле — самом крупном центре живописи. При этом наравне с взрослыми художниками! Естественно, этому способствовал папа-ректор, однако, это семейное обстоятельство скорее стало приятным бонусом к Катиной одаренности, нежели ее двигателем. К тому же девушка была представителем она рисовала за один сеанс, без подмалевки.
Подруга любовно осмотрела свое композиционное творение, цокнула, отметив вслед за мной куце смотрящийся без ягод торт, которые она съела («С этим уже ничего не поделаешь», — как бы сказала она, разведя руками), и достала смартфон. Во время просмотров, предшествующих экзаменам, рисовать, так сказать в свое удовольствие, было совершенно некогда. Все силы уходили на рисунки по учебе. Катя легко нашла выход из ситуации: она фотографировала то, что не успевала нарисовать, и потом, при желании, возвращалась к сюжету.
Я, с моей точки зрения, не была столь гениальным художником, как моя рыжеволосая подруга, но, однако, я успешно училась до сегодняшнего дня. И только полгода назад я впервые услышала:
— Сурикова! Такой бесталанной мазни мир еще не видел!
Плечи сами собой дернулись от отвращения, как только я вспомнила голос «любимого» преподавателя.
— Рина! На тебя смотреть больно, — из потока мыслей меня вытянул голос подруги. — Забей! Сейчас девчонкам позвоним, узнаем, зачли тебе или нет. — Катя прижала трубку к уху плечом: руки были заняты разрезанием торта. — Светка, привет! Ну как, отстрелялись? Да ты что? Бедняжка… Ну ничего, досдашь потом.
Слушай, а Маринке Суриковой поставили? Да? Хм, а что сказал? Три? Спасибо, Светик.
— Три?! — я спрыгнула с подоконника. — Три?! Он с ума сошел? Черт с ним, с проклятым пейзажным наброском, но портреты то хорошие!
Катя звонко рассмеялась.
— Три-это не оценка, — мои ошалевший вид вызвал у нее новый приступ смеха. — Тебе зачли. По среднему баллу. Твой «поклонник» согласился тебе зачесть на его условиях…
— Говори уже, — прошипела я.
— Это связано с тем, что я тебе хотела рассказать… В общем-то, изначально это была хорошая новость… Я думала тебя обрадовать…
— Катя, ты умираешь или есть другая причина, по которой ты так медленно говоришь? — громко спросила я.
