— Папа сказал, что в июле будет выезд на пленэр. Он нашел очень красивое место на Черной речке, это на юго-западе области. Академия выиграла грант на поездку — чтобы все желающие могли выехать, вне зависимости от материального положения, за счет грантовых средств. А осенью провести большую выставку по результатам этих нескольких недель.
— И чем ты меня хотела обрадовать? Я ненавижу дачи, деревни, леса, горы, и все прочие места, где нет интернета и канализации. Да и название жутковатое… Сразу Пушкина вспоминаешь.
— Я подумала: вдруг ты вдохновишься? Новый опыт, смена локации, натура интересная… Поедут только те студенты, которые сами захотят. Представляешь?
Те, кто действительно хотят работать, учиться. Будет весело! По крайней мере, так планировалось… — Катя замолчала на пару секунд. — Ладно, чего тянуть? В общем, дело обстоит так: все едут по доброй воле, а ты, после сегодняшнего просмотра, в приказном порядке. Твой «любимый преподаватель» согласился на твой допуск к экзаменам, только если ты поедешь на пленэр и привезешь ему хорошие пейзажные работы. Три штуки: одну полноценную и два качественных наброска.
— А ещё ему что? — я еле сдержалась от мата — Катя не любит, когда ругаются. — Я ни за что не поеду в деревню. Плавали-знаем! Эти ваши поленницы и колодцы — не мое. На меня там депрессия нападает.
— По поводу? — усмехнулась подруга.
— По поводу тяжелой судьбы русского крестьянства, — сыронизировала я. -
Нет там никакого очарования. Разруха, нищета, полусгнившие избы и заброшенные погосты. Нет-нет, я не поеду. Завтра пойду отчислюсь!
— Рина… Тебе надо что-то поменять в жизни. Признайся, в последнее время у тебя кризис. Ты застряла на той картине.
— Это не кризис! Всё нормально! — я сказала это настолько агрессивно, что сама как будто бы со стороны услышала свой голос. — Извини… У меня все в порядке. «Та картина» тут не при чем. Просто ушла мысль. Я обязательно ее закончу.
— Марина, — подруга редко называла меня так. — Прости за грубость, но это мертворожденное дитя. И ты тратишь на него слишком много времени.
— Не твое дело, — огрызнулась я.
— Ну вот, опять грубишь. Стоит заговорить о ней… Кстати, где она? — Катя встала, направившись к двери в мою домашнюю студию.
— Вернись, — спокойный тон заставил подругу остановиться.
— Замок? Растяжка с взрывчаткой? «Осторожно! Внутри злая собака»? — пока девушка шла до двери, она гадала вслух, какова причина моего спокойствия — в прошлый раз, когда она пыталась попасть в студию, я перегородила ей вход своим телом. Катерина дернула дверь, и констатировала. — Замок. Когда-нибудь я доберусь до него, и сожгу. Этот «Дориан Грей» должен исчезнуть из твоей жизни.
Ты полгода чахнешь над этой работой. И не спорь! Для простенького портретика это слишком много! Это не «Мона Лиза», чтобы так долго писать. Ты хотя бы один мазок положила за последнее время? Ты же просто смотришь на него.
— Ой, отстань, а? — отмахнулась я.
— Рина, дело не в картине, а в тебе, — примирительно начала девушка. — Ты замкнулась на ней. Твои последние работы и правда безжизненные. Ты все делаешь строго по правилам: крепкий рисунок, фигуратив, четкая схема расположения, освещение, тема… Но души нет.
— Какая к черту душа? — всегда зло берет, когда бросаются такими пустыми, избитыми фразами.
— Ты меня поняла, — спокойно ответила Катя. — «Нет души», значит, что ты равнодушна к тому, что рисуешь.
— А какие чувства я должна испытывать к жирному куску теста и двум китайским кружкам? — кивнула на Катин натюрморт: я специально сказала грубо, но девушка не обратила внимания на резкий тон.
— Зря ты так. Торт вкусный, кружки красивые. Кто-то старался, когда пек коржи и формовал массу для посуды. Люди ценят свою работу, делают полезные вещи. По ним сразу видно — сделано с душой для ДРУГОГО, при этом незнакомого, человека. А ведь результат их труда (кондитера, рабочего завода в Китае) всегда будет практичным и востребованным. А мы с тобой рисуем. задумайся-ри-су-ем.
Кто нашу мазню съест или попьет из нее чая? Кому-кому, а уж нам-то точно следует делать свою работу от души-иначе она не будет цениться. Кушать, даже
Невкусные торты, люди будут всегда. А смотреть на твои картины будут, только если они цепляют, если нравятся. Извини, я, как ты, красиво говорить не умею.
Но зато доступно и ясно. А вы со своим «творением» можете уединиться, и хоть всю жизнь ДРУГ на друга смотреть. Но это по-прежнему будет без души. Не вставай. Я захлопну дверь.
Щелкнул замок, и я проводила взглядом фигуру Кати, удаляющуюся от подъезда. Спрыгнула с подоконника, решительно направившись к двери в студию. Когда от нас уехал папа, я училась в последнем классе художественной школы. Родители давно не спали вместе, и отец занимал эту комнату: после его «побега» она стала моей мастерской.
Я достала из внутреннего кармана джинсовой куртки ключ от врезного замка — три недели назад, пока мама была в командировке, я вызвала «мужа на час».
Он установил замок, гарантировав безопасность моих мольбертов и красок. Хотя меня все эти расходники (пусть я и закупала их в оптовых количествах) не волновали.
Меня волновал только один мольберт в этой комнате.
Уже несколько месяцев эта картина стоит неоконченной.
Потому, что я не вижу ЕГО глаза. Торс, фон, лицо — все это было нарисовано за два дня и две ночи. Но глаза… Я не знаю, какие они.
— «Светлые, прозрачные глаза твердости остывшего металла…
Не о вас ли много лет назад, смолоду, я думала, мечтала?›>,
Я вслух прочитала одно из любимых, и в последний год постоянно сопровождавшее меня, стихотворение.
Чуть больше, чем полгода назад, мне начал сниться один и тот же мужчина.
Он то пугал, то притягивал. То пропадал на некоторое время, то начинал мерещиться в каждом встречном. Пропадал на пару дней, и я начинала изнывать, скучая. Возвращался в мои сны, и я просила его уйти.
После очередной ночи я проснулась с четко оформившимся желанием — хочу видеть его тогда, когда захочу сама, а не только по его прихоти. И тогда я решила нарисовать портрет ночного гостя. Но, по всей видимости, мужчина из моих снов был против — картина мучила меня, вытягивала все силы и эмоции, высасывала ту самую «душу», о которой твердила Катерина.
Я никогда никому не рассказывала, кто он, персонаж картины. И не знала этого сама. Однако я точно знала, когда и после каких событий он появился…
Это была шутка — подруга позвала с собой поехать к гадалке. Я восприняла это как возможность развеяться, посмотреть на домашний быт цыганской семьи (как раз нужно было сдать работу по теме культуры других народов), посмотреть знаменитый Марийский поселок — место поселения цыганского табора. Но самое главное — мне было обещано, что мы едем туда всего на час. Подруга знала, что я ненавижу сельскую местность. Я засекла время, и расслабилась. Моя бывшая одноклассница хотела узнать, когда она выйдет замуж — они встречались со своим Колей с 9 класса, и присваивать ей свою фамилию не спешил. А Карина уже 4 года назад выбрала свадебное платье, и оно уже успело выйти из моды и снова в нее вернуться.
Цыганку Карине посоветовала сестра. Она ездила к ней прошлым летом, узнать, вернется ли к ней муж. Гадалка ответила, что вернется.
— И ведь вернулся! — громко сообщила мне Карина, перекрикивая шум ветра, сопровождавший нашу беседу в машине. — Правда через месяц опять ушел… Но вернулся же!
— Ага, скорее заглянул, — рассмеялась я, подставляя лицо потокам теплого ветра.
Марийский поселок представлял собой обычную деревню в пригороде. Судя по прохожим, сновавшим по коротким прямым улицам, и стоявшим у низкого здания с узнаваемой символикой «Почты России», здесь жили и русские. Дом гадалки местные жители с охотой показывали, объясняя, как проехать. Он располагался на другом конце деревни, и стоял на холме, что было хорошим ориентиром для искавших.
Гадалка оказалась очень старой цыганкой. Седые волосы были убраны под черную шаль, укрывавшую голову и плечи, и только у висков на свободу выбились несколько седых прядей. Цыганка плохо говорила по-русски, что показалось Карине отличным знаком качества — она задорно подмигнула мне, мол, «значит, настоящая!.
