Анаис Нин
У страсти в плену
Эротические рассказы Анаис Нин — своеобразная часть творчества выдающейся американской писательницы. Сейчас весь мир зачитывается ее «Дневником» — удивительным жизнеописанием в 150 томах!
В Анаис Нин (1903–1977) смешалась испанская, французская, скандинавская кровь. Родилась она в Париже, в музыкально — артистической семье. Родители разошлись, когда их дочери было девять. Именно тогда и был начат знаменитый «Дневник». Девочку увезли в Нью-Йорк, там прошла юность Анаис Нин, там же началась ее литературная карьера.
В течение нескольких лет перед Второй мировой войной она жила в любимом ею Париже, и неповторимая атмосфера этого города, в котором свободно дышится и художникам, и студентам, и бродягам, и проституткам, придает особое очарование многим рассказам Анаис Нин.
Эротические новеллы писались по заказу. Некий человек, называвший себя «собирателем книг», платил Анаис Нин по доллару за страницу. Писательница нуждалась (это было в 1940 году) и сочиняла истории, в которых простой, ясный стиль и тонкий психологизм сочетались с откровенной, смелой чувственностью в описаниях эротических сцен. О том, как создавались ее эротические новеллы, Анаис Нин рассказывает в «Предисловии», помещенном в этой книге.
Эротика Анаис Нин — это прежде всего мир чувств — красивых, грубых, завораживающих и пугающих одновременно. Но это также и описание богемы Парижа и Нью-Йорка, это художники и их натурщицы, это бродяга — гитарист, сбежавшая из дому девочка — подросток, дикарка из джунглей, и снова — художники, манекенщицы, бродяги — мир беспечный, свободный, открытый любви и приключениям.
Произведения писательницы — романы, рассказы, стихи — переведены на все европейские языки. Однако читающим по-русски только теперь впервые предстоит познакомиться с околдовывающим миром эротики Анаис Нин.
За этой книгой последует второй сборник эротических рассказов писательницы.
Интересно, что лишь очень немногие писатели по своей собственной воле писали эротические истории или исповеди.
Даже во Франции, где все считают, что в нашей жизни эротика играет важную роль, писатели занимались такого рода литературой только если нуждались в деньгах.
Одно дело ввести какую-то долю эротики в роман или рассказ, и совсем другое — отдать ей все свое внимание. Первое выглядит так, как и в самой жизни, естественно и искренне, — например, в чувственных страницах Золя или Лоуренса. Но сосредоточить весь писательский интерес только на эротике неестественно, как неестественна жизнь проститутки и ее занятие, которое в конце концов отвращает проститутку от чувственности. Наверно писатели это понимают. Вот почему они пишут среди остального одну эротическую исповедь или несколько таких историй, следуя правдивому отношению к жизни, так как это сделал, положим, Марк Твен.
Но что происходит с писателями, которые нуждаются в деньгах так сильно, что целиком и полностью посвящают свое творчество одной лишь эротике? Как это влияет на их жизнь, на их отношение к миру, на их работу? Как действует это на их собственную сексуальную жизнь?
Тут я должна объяснить, что однажды мне случилось быть духовной матерью целого кружка таких людей.
В Нью-Йорке жизнь груба и довольно жестока. Мне нужно было заботиться о многих людях, я столкнулась со множеством трудностей, а так как у меня в характере есть что-то от Жорж Санд, писавшей по ночам, чтобы прокормить детей, любовников и друзей, то мне нужно было найти работу. Я стала чем-то вроде хозяйки странного публичного дома — дома литературной проституции.
Мы располагались в артистической квартире со световыми люками, которые, признаюсь, я сама раскрасила в духе какого-то языческого капища.
До того, как я занялась своей новой профессией, все меня знали как поэта, как независимую женщину, писавшую для собственного удовольствия. Многие молодые писатели и поэты приходили ко мне.
Мы говорили, спорили, вместе работали, читали друг другу написанное. Разные по характеру, склонностям, привычкам и слабостям, все эти писатели в одном были похожи: все они были бедны. Отчаянно бедны. Очень часто моя студия превращалась в кафе, куда они забегали голодные, молчаливые, и мы ели овсяную кашу, потому что это было дешевле всего и считалось полезным.
Большая часть эротических историй была написана на голодный желудок. Голод и вправду дает толчок воображению. Он не дает эротической силы, но и эротическая сила не толкает на необычные приключения. Чем больше голод, тем сильней желания, как у заключенных в тюрьме, необузданных и неотступных в своих желаниях.
Таким образом, атмосфера была вполне подходящей для того, чтобы растить в ней цветок эротизма.
Конечно, если голод слишком силен и слишком продолжителен, можно стать и последним бродягой. Такие люди ночуют на Ист-Ривер, в подъездах, в Бауэри, и им уже не до секса.
Мои знакомые писатели, из которых некоторые жили в Бауэри, до этого еще не дошли. Что же касается меня, то, отправившись на поиски эротики, я отложила в сторону свое настоящее творчество.
Вот мои приключения в мире проституции. Вывести их из тьмы на свет было поначалу трудно. Сексуальная жизнь обычно скрыта от нас — поэтов, писателей, художников — за многими покровами. Это женщина в вуали, полумечта.
Луис не мог заснуть. Он повернулся, лег на живот, окунул лицо в подушку и прижался к жаркой простыне. На миг у него возникло ощущение, что под ним женщина. От этих прикосновений к постели его залихорадило. Он встал и посмотрел на часы. Было два часа ночи. Что мог он предпринять для успокоения?
Он вышел из своей студии. Светила луна, и дорога была хорошо видна. Она вела через этот прибрежный город в Нормандии, полный маленьких коттеджей, которые сдавались на день или на неделю.
Луис бесцельно шел вперед. Вдруг он увидел, что в одном из коттеджей, стоявшем на отшибе в лесу, горит свет. Удивившись, что кто-то не спит в такой поздний час, Луис бесшумно приблизился, идя по песку, который заглушал его шаги. Жалюзи в домике были спущены, но не до конца, и комната сквозь них хорошо просматривалась. То, что он там увидел, заставило Луиса замереть.
На широчайшей кровати со множеством разбросанных подушек и смятых одеял, как будто она только что была местом сражения, полулежал, словно загнанный в угол этой горой подушек, очень спокойный и довольный, как паша в гареме, мужчина — голый, с согнутыми ногами, и женщина, тоже обнаженная, которую Луис видел только со спины, склонялась перед этим пашой, пряча голову между его ног. Она двигалась и испытывала такое наслаждение, что ее бедра слегка дрожали, а ноги были так напряжены, словно вот-вот она собиралась взвиться в прыжке.
