Лина купила себе черную кружевную ночную рубашку, похожую на мою. Она пришла ко мне домой, захотев провести со мной несколько ночей. Она сказала, что купила рубашку для любовника, но я заметила, что этикетка осталась неоторванной. Лина была обворожительна, ее грудь виднелась в вырезе белой кофточки, ее дикий рот был полуоткрыт, а в ее небрежных и неистовых жестах чудилась тигрица, вошедшая в комнату.
Она начала с того, что объявила, будто ненавидит моих любовников Мишеля и Ганса.
— Почему? — спросила я.
— Почему? — Она не могла ничего объяснить. Мне стало грустно. Я поняла, что теперь мне придется встречаться с ними тайно. Как же мне развлечь Лину, пока она остается со мной? Чего она хотела?
«Просто быть с тобой» — говорила она. И все время мы проводили только вдвоем. Сидели в кафе, ходили по магазинам, бродили по улицам. Мне нравилось видеть ее в вечернем платье, смотреть на ее варварские драгоценности, на ее живое лицо. Нет, она не годилась для благородного Парижа, для его вечерних кафе. Она родилась для африканских джунглей, для оргий и диких танцев.
Однако Лина не была свободным существом, легко ныряющим в волны наслаждений. И если ее губы, тело, голос были созданы для страсти, сама же чувственность оставалась парализованной.
Но каким вызывающе свободным оставалось ее тело! Она постоянно выглядела так, словно только что покинула постель после любовной ночи, или, напротив, как будто сейчас отправляется заниматься любовью: под глазами стояли круги, и вся она дышала таким беспокойством, словно дымилась жизненной силой и нетерпением.
Лина делала все, чтобы соблазнить меня. Лежа в кровати, она приподымала ногу так, чтобы я могла видеть ее вход.
Иногда, притворившись, что не замечает меня, она роняла на пол сорочку, стояла некоторое время обнаженной и только потом начинала одеваться.
В те дни, когда у меня оставался Ганс, она неизменно устраивала сцены. Ей приходилось спать в другой комнате, и на следующее утро она просыпалась совершенно больной от ревности. Она заставляла меня целовать ее в губы снова и снова, пока мы не возбуждались, но потом она внезапно останавливалась. Она любила эти поцелуи без удовлетворения.
По вечерам мы отправлялись развлекаться. Мне понравилась женщина, певшая в маленьком кафе. Из-за этого Лина напилась и пришла в ярость.
— Если бы я была мужчиной, я бы убила тебя, — сказала она.
Я рассердилась. Она заплакала и умоляюще сказала:
— Не оставляй меня. Если ты меня оставишь, я погибну.
И все это при том, что она не хотела лесбиянства, находила его отвратительным и не позволяла мне ничего кроме поцелуев.
Меня изнуряли ее сцены ревности. Ганс, увидев ее, сказал: «Беда Лины в том, что она — мужчина».
Я решила попытаться понять, а затем, может, сломать ее, сопротивляющуюся своей натуре. Я не очень-то умела соблазнять тех, кто сопротивляется. Мне хотелось, чтобы соблазн становился желанным, чтобы его жаждали.
Ночами в спальне, когда Ганс был со мной, мы старались избежать малейшего шума, боясь, что Лина услышит нас. Я не хотела огорчать ее, но я терпеть не могла ее ревности, ее отчаяния и злости.
— Чего ты хочешь, Лина, чего ты хочешь?
— Я хочу, чтобы у тебя не было любовников, я не могу вынести этого — видеть тебя с мужчинами.
— Почему ты не любишь мужчин?
— Потому что у них есть то, чего нет у меня. Я бы хотела иметь фаллос, чтобы заниматься с тобой любовью.
— Две женщины могут любить друг друга и без фаллоса, по-иному.
Как-то раз я сказала: «Пойдем со мной к Мишелю. Я хочу, чтобы ты взглянула на его логово».
Мишель жег какую-то траву и курил эти благовония, запах которых был мне незнаком. Лина разволновалась, когда увидела его жилье. Эротическая обстановка раздразнила ее. Она села на тахту, покрытую шкурой. Она походила на красивое животное, которое стоило приручить. Я заметила, что Мишель хотел овладеть ею. Трава усыпляла нас. Лина хотела открыть окно, но Мишель подошел, сел между нами и начал разговаривать с Линой. Его голос был мягким и обволакивающим. Он стал рассказывать о своих путешествиях. Я видела, что Лина слушает. Она перестала вздрагивать и курить, легла и задремала под звук его голоса. Ее глаза были полузакрыты. Затем она уснула.
Мишель улыбнулся и сказал: «Это японская трава, которая усыпляет. Она безвредная». Я рассмеялась.
Лина была только в полудреме. Она лежала скрестив колени. Мишель лег на нее и попытался раздвинуть колени, но они были тесно сжаты. Тогда он втиснул между ее коленями свою ногу и раздвинул их. Я была возбуждена, видя Лину такой жаждущей и открытой. Я стала ласкать и раздевать ее. Она чувствовала, что я делаю с ней, и это ей нравилось. Она держала свои губы у моих, глаза ее были закрыты, и мы с Мишелем раздели ее. Мишель окунул лицо в ее полные груди. Он укусил соски. Она позволила ему целовать ее между ног и ввести в нее свой фаллос, а мне целовать ее груди и ласкать их. У нее были чудесные, круглые твердые соски. Мишель раздвигал ее ноги и проникал в ее мягкую плоть, и она начала стонать. Она не желала ничего другого, только его фаллос, и Мишель взял ее. Когда она успокоилась, он захотел быть со мной. Лина встала, открыла глаза и некоторое время наблюдала за нами удивленно. Затем обхватила фаллос Мишеля, не позволяя ему снова войти в меня. Затем она бросилась ко мне, неистово целуя меня и лаская. Мишель взял ее снова, уже сзади.
Когда мы, я и Лина, обнявшись, вышли на улицу, у нее был такой вид, будто с нами ничего не происходило.
На другой день она уехала из Парижа.
Это были две сестры, одна — невысокая, крепко сложенная, темноволосая и подвижная, другая — грациозная, нежная и ласковая. В Дороти чувствовалась сила. А Эдна обладала удивительным голосом, который всех покорял. Эдна мечтала стать актрисой.
Они родились в богатой семье из Мэрилэнда. В подвале дома их отец однажды сжег книги Лоуренса — настолько в этой семье восстали против всего, что было связано с чувственностью. Тем не менее, отец порой брал дочерей к себе на колени и, запуская руку под платьица, ласкал своих девочек. При этом его глаза становились влажными и блестели.
У них было два брата, Джейк и Дэвид. Пока мальчики не повзрослели и еще не испытывали эрекции, они играли в любовь со своими сестрами — Дэвид с Дороти, а Джейк с Эдной. Хрупкому Дэвиду нравилась его более крепкая сестра, а довольно развитый физически Джейк предпочитал нежную, как растение, Эдну. Братья устраивали свои юные мягкие фаллосы у девочек между ног, но этим все и ограничивалось. Проделывались подобные игры на ковре гостиной и, конечно, хранились в глубокой тайне. И у всех четверых было чувство, что они совершают величайшее из сексуальных преступлений.
