— Хороша красна девица! Маков цвет! Никаких кринолинов не надобно — и грудки вторчь, и задок круглится… А как шагнет, сарафанчик так по ножкам и играет…
— Прекрати! — притопнула ножкой, ревниво глядя, как «сыграл» по ней сарафан. Шелковый, каких отродясь ни одна «красна девица» в ее именьях в глаза не видала…
Прикрывая ладонью огарок, Марфа шла на полшага впереди, выбирая тропку поровней. Если бы не густые сумерки, кое-кто и подивился бы гордой стати «девки», что поспешала за Марфой: ишь ты, павой плывет! И кудри завиты, ну прям-таки барынька наша… Ничо, плыви-плыви: к людской бане тебя Марфа ведет, а там уже с обеда по переменке Егорка-кучер да Ефим-садовник пот со лба отирать не успевают. Это же надо, привалило мужикам работенки: аж полторы дюжины девок с усадьбы пороть пригнали! Пол-возочка лозы с утра намочили, все кадушки забили прутами, и теперича знай себе да свисти, березовый-певучий, знай себе да повизгивай, девка голозадая!
У низкой дверки пристроя, что срубили впритык к людской бане, едва не столкнулись с вышедшей изнутри зареванной до красноты девкой. Ладно еще, та не шла, а ковыляла, трудно двигая ногами и отирая рукой мокрые от слез щеки. Деловитый допрос Марфы:
— Сколь дано тебе, дуреха?
— Как есть три че-етверти… — прохныкала та, кланяясь властной ключнице. — Соляну-у-шками…
— Ну, так ступай! И гляди у меня! В другой раз плетками выдерем!
Шедшая за Марфой девка из новеньких хотела что-то сказать, но вовремя осеклась, поймав взгляд своей ключницы, и старательно изобразила покорно склоненную головку. Мол, да, тут у вас строго…
А в пристрое уже заново посвистывал и мокро чавкал по телу розговый пучок: сквозь легкое марево парного тумана новенькая разглядела низкую скамью на толстеньких кургузых ножках. Мокрая и черная, она даже сквозь пар высвечивала на себе белое тугое тело: в плотных кольцах грубой веревки струнами дрожали ноги очередной девки. Спиной к вошедшим, крепко расставив ноги в коротких мятых штанах, трудился Егорка-кучер — вскидывал к потолку руку с мокро-блестящей связкой длинных лозин, половчей приноравливался и с густым свистом опускал розгу вниз. Как стегали прутья, мешала видеть блестящая от пота спина Егорки — он был в одних штанах. Но по всему понятно, что стегали хорошо: девка едва не рвала веревки, пытаясь вскинуть ноги, и металась лицом по вытянутым вперед связанным рукам. Но пока вроде молчала: кроме редкого шипения пара и равномерного посвиста розог, из человечьих голосов слышалось только уханье кучера.
Легонько подтолкнув «новенькую» в уголок, где она скромно приникла к стеночке, Марфа едва под руку Егорки не подсунулась:
— Ирод ленивый! Глянь, как ляжками вовсю дергает! Веревку подтянуть невмочь стало? А ну перевяжи негодницу! Чтоб как прилипла к скамье!
Егорка чего-то пробурчал, опуская мокрый пук розог, но старательно перетянул веревку под коленками наказанной девки. Теперь новенькая могла увидеть и то, над чем трудился старательный кучер: бедра растянутой на скамье девушки густо просеклись набухавшими стрелками рубцов. Прилипшие волосы скрывали спину, но по ней и не стегали пока что: судя по всему, порка лишь началась. Что и подтвердила Марфа:
— Небось, едва десяток всыпал?
— Да вроде с дюжину… — пожал тот плечами.
— А кто это у тебя тут, этакая длинноногая красочка?
— Глашка с птичного… Ей всего полста велено, я напоследок и выхлестываю.
— Сыпь одну четвертную. Видать, притомился, пора и честь знать. На той неделе достегаешь, ей все одно мало будет! И как же это я — всего полсотни…
Егорка опять равнодушно пожал плечами, аккуратно перехватил розги, взмахнул — Глашка на скамье заранее напряглась струной, словно и вправду «влипла» в лавку, и тут же в ее зад влипли прутья. Обрадовавшись скорому отдыху, кучер хлестанул с маху. Девка отчаянно ударила задом, протяжно заныла:
— Бо-о-ольно!!!!
— Ничо… Ничо… — приговаривал Егорка, словно мельничным крылом работая пуком лозы.
Мелькание розог, тяжелые судороги девушки, дрожащий голый зад и тяжкие глухие стоны: новенькая, поджав губы, ревниво смотрела, как вьется на лавке «длинноногая красочка».
— Поддай парку! — уловила настроение Настасьюшки верная Марфа, протягивая Егорке свежий пук розог из корыта, куда перекладывали вымоченные в кадках прутья.
Понятливый Егорка без споров сбросил к изголовью лавки почти и не истрепанную связку: всего пять ударов было, еще на десяток сгодилась бы! Однако же не дурак, старого барина почитай десять годков возил, много понял. Да и Марфа сегодня что-то суетлива больше обычного… Да и новенькая что-то уж не такая… Да мое дело сторона! Поберегись, длинноногая! Уж не обессудь, не вовремя я тебя разложил!
— У-у-у!!! — вскинулась девка, захлебываясь слезами и каменно стискивая просеченный сразу каплями зад.
Еще раз, чуть наискось, и еще, а теперь поверху задницы. Ух, поет-то как! А теперь по самому низу, где длинные-то и начинаются… Ишь как ножками ладными играет, и вправду красочка! А вот тебе и по круглым!
Настасья даже слегка удивилась — без перерыва выдержав еще двадцать пять розог, Глашка на скамье вовсе не впала в обморок — хотя Егорка старался от души, умело продергивая прутья при ударе и вместе с бисеринками крови выхлестывая из девушки полные боли вскрики.
Встала она трудно, пошатнувшись, но кучер поддержал. Поддержал, словно невзначай: под мокрые груши красивых тяжелых грудей… А Глашка и не замечала, слабо поводя плечами и отирая рукой слипшиеся от горячих слез ресницы. Ухватила брошенный на боковую лавку сарафан, и даже не пытаясь натянуть на полосованное тело, шагнула за пристрой — отдышаться на холодке.
Ударил, колыхнул струи пара сквозняк: распахнулась и другая дверь, та, что вела в саму баню. Оттуда выпорхнула Машка, молодушка Егоркина — в коротюсенькой и совсем мокрой рубашонке, вздернутой на грудях и едва доходящей до крутого черного треугольника. Улыбнулась Марфе румяными щеками и выгнулась румяной задницей, наклонившись и сгребая с пола потрепанные прутья. Сунула в печку, прихлопнула дверкой и выжидательно глянула на ключницу: мол, там еще одна под стеночкой сидит?
Марфа махнула ей рукой, молодка белозубо усмеялась и снова пропала в клубах вырвавшегося из бани пара. А Егорка понятливо кивал, внимая ключнице:
— Ты ужо иди… Машку свою сам поучи, по-семейному. Расстарался и так сегодня… Ступай, Егорушка… К Машке ступай…
Егор в банную дверь, Марфа — к входной. Прикрылась одна дверь за кучером, шмякнул и засов под рукой Марфы. Палец к губам, понятливый кивок «новенькой», и выдернутый клок пакли, что была небрежно сунута в банном срубе. Марфа умница-разумница: куда уж матушке-барыньке заметить свежий топорный струг помеж бревен — чтоб щелка не в пол-пальчика, а два вершка! Настасья Ильинична и сама уж не замечала, как напрочь промок на ней шелк сарафана. Она вообще уж ничего не замечала, наглядевшись мельканья голых женских тел и наконец добравшись до разгадки страшной тайны «этого»…
