Мона усмехнулась.
Она рассмеялась, потому что Ту-Ту спал, свернувшись клубочком в изножье кровати, и она гадала, не Малкольм ли поднял маленького кота и положил его туда ночью. Ибо на «Олимпии» Мане черный кот охраняет кровать госпожи. Черный кот символизировал проституцию. Мона задалась вопросом, вошло ли слово "киска" в моду до или после Олимпии.
Будучи настолько уставшей, Мона предпочла бы остаться в постели на весь день. К сожалению, в дверь галереи позвонили. Нужно было делать работу. Всегда есть работа.
- Минутку. - Ее голос был хриплым, когда она ответила, но звон остановился.
Ее тело ныло в местах, в которых оно никогда раньше не болело, а соски были покрыты бледно-голубыми синяками от его губ и рук. Как можно быстрее она натянула юбку, лифчик и футболку. Неужели все это было на самом деле? Она посмотрела на кровать, простыни которой были дико перекошены и в пятнах высохших жидкостей. О да, все было по-настоящему. Каждая ноющая мышца в ее теле, особенно та, что была внутри, говорила ей об этом. Она подошла к боковой двери офиса, двери для доставки, отперла ее и толкнула.
- Да? Чем могу помочь?
На пороге стояла женщина, темнокожая, с белым шарфом в волосах. Она была прекрасна, словно с картин Рафаэля, и держала в руках букет из белых роз и гипсофилума.
- Доставка для Моны Сент Джеймс. Мисс, это вы? - спросила женщина с островным акцентом, который Мона не смогла определить. Что-то милое и карибское. Неужели Малькольм нашел самую красивую женщину во всем городе, чтобы доставить ей цветы? Она бы ничуть не удивилась.
- Это я. Спасибо, - ответила Мона, принимая цветы из рук женщины. Она должна была это предвидеть. На «Олимпии» Мане женщина стоит у постели куртизанки и дарит ей белые цветы. - Есть открытка?
- Без открытки, мисс, - ответила женщина. - Но он сказал передать вам это.
Она протянула Моне прозрачную стеклянную бутылку с пробкой.
Мона усмехнулась. Ужасный мужчина.
- Если вы подождете, я найду наличные.
- Он дал мне достаточно чаевых, их хватит на десятерых, - ответила женщина. - Наслаждайтесь букетом. Он сказал, что вы его более чем заслужили.
Женщина понимающе улыбнулась ей и ушла. Мона поставила букет на стол. Они пахли летом, что и было - 21 июня, день летнего солнцестояния. Новое лето, полное обещаний. Она вытащила пробку из бутылки. Внутри, похоже, лежала записка. Ей потребовалось немного усилий, чтобы вытащить свернутый пергамент из горлышка бутылки, но в конце концов ей это удалось.
Мона развернула бумагу, и ее глаза округлились. Она опустилась в свое рабочее кресло, не обращая внимания на дискомфорт в теле.
Это была вовсе не записка, а рисунок. Не рисунок, а набросок -набросок, который она сразу узнала. Она знала эти изгибы, эти размытые линии. Набросок танцовщицы. Не просто танцовщицы. Балерины.
На всей странице было только одно слово, и это было все, что ей нужно было знать: Малкольм хорошо заплатил за ее первые услуги.
Дега.
Глава 4
Рынок наложниц
Мона обзвонила все галереи в городе и раздобыла имя Себастьяна Леона, глубокоуважаемого историка Дега. Она отвезла набросок ему в его апартаменты в Уэст-Сайде. Когда он открыл ей дверь, она удивилась насколько молодым и привлекательным он был. Ему было не больше тридцати пяти, и энергия, с которой он поприветствовал ее и набросок, была как у нетерпеливого школьника.
- Я не мог усидеть на одном месте в ожидании вас, - сказал Себастьян, впуская ее в свои апартаменты. Место было небольшим, даже интимным, кирпичные стены, выкрашенные в белый, и цветные картины и наброски Дега в рамках повсюду. Он проводил ее на синюю бархатную софу, вручил ей бокал белого вина, и сел рядом так близко, что их плечи соприкасались. - Я расхаживал в нетерпении взад-вперед.
Он говорил с почти детским энтузиазмом. Мужчина, который любил искусство. Он ей уже нравился.
- Вот он, - сказала она. - Мне нужно знать, действительно ли это его.
Себастьян взял у нее набросок, который она аккуратно вложила в кожаное портфолио. Он надел белые перчатки, открыл портфолио и сказал:
- Ахх..., - при виде него. - Прекрасно. - У него были вьющиеся темные волосы, достаточно длинные, чтобы заправить их за уши. Локоны упали ему на лоб, когда он наклонился для изучения наброска.
- А вы видели его раньше? - спросила она, больше смотря на Себастьяна, нежели на набросок.
- Другие похожие наброски, но не этот. Линии похожи на его. Точь-в-точь, - сказал Себастьян. Он взял увеличительное стекло и внимательно изучил подпись. Он понюхал бумагу, объяснив, что подделки часто имеют узнаваемый запах.
- Что скажете? - спросила она, когда он наконец вернул набросок в портфолио и почтительно закрыл его, словно монах, закрывающий сияющую библию.
- Он настоящий, - ответил он с мальчишеской улыбкой. - Абсолютно настоящий. У меня нет никаких сомнений.
- Чудесно, - ответила она. - Сколько?
- Если бы я был на вашем месте, а мне бы очень этого хотелось, я бы застраховал его, по меньшей мере, тысяч на шестьдесят.
- Я так и сделаю. Спасибо. - Они чокнулись бокалами с вином и произнесли тост и выпили за счастье.
- Должен спросить, - сказал он и она поставила бокал на стол. - Откуда он? У вас есть его происхождение?
- Мужчина вручил мне его в качестве подарка.
- Вам дал его мужчина? Просто так?
- Ночь накануне мы провели в постели, - ответила она, желая произвести впечатление на красавца Себастьяна, возможно, даже шокировать его. - На следующее утро в галерею доставили от него белые розы и этот набросок.
- Даже не знаю, кому больше завидую, - ответил он. – Вам, за обладание наброском. Или ему, за обладание вами.
Себастьян не пытался затащить ее в постель, но она чувствовала, что он был бы не прочь сделать это. Может быть, профессиональная вежливость сохранила ему целомудрие? Она поцеловала его в щеку на прощание, и он сказал ей, если у ее любовника есть любые работы Дега в хранилище, она должна делать все, что он скажет, чтобы получить их. Ни одна девичья скромность в мире не стоила больше картины Дега. Мона пообещала ему, что сделает все, что в ее силах.
Это было обещание, которое она собиралась сдержать.
На то, чтобы застраховать набросок, потребовалось совсем немного времени, особенно с учетом того, что за ним стояла подпись Себастьяна Леона. И за одну ночь она приобрела еще шестьдесят тысяч долларов, и все благодаря тому, что она продала свое тело Малкольму. Она не чувствовала вины за то, что переспала с Малькольмом в обмен на ценные предметы искусства. Хотя ее тело мучительно болело после их совместной ночи, и по всей груди синяки от пальцев держались еще неделю, она не испытывала никаких негативных последствий. Она даже сходила в ближайшую клинику, проверила себя на все возможные венерические заболевания и после напряженного двухнедельного ожидания получила результаты - все отрицательные. И она не была беременна, что волновало ее меньше всего, поскольку она была на таблетках. Он выполнял свою часть сделки. Ей не оставалось ничего, кроме как выполнить свою.
Прошел один месяц.
Она поняла, что пришло время для следующей встречи, когда вошла в свой кабинет вечером в четвертую субботу, после своей первой встречи с Малкольмом и обнаружила на столе книгу по истории искусств, которую она не оставляла. Внутри книги лежало ее красное бархатное колье, которое Малкольм снял с ее шеи, пока она спала. Теперь это была закладка. Значит так он собирался инструктировать ее о том, как его ждать, показывая ей картины? Как это уместно. Очень в стиле Малкольма. В прошлый раз это была «Олимпия» Мане. Ее рука дрожала в равной степени от волнения и предвкушения, когда она открывала страницу.
«Арабский рынок наложниц», Жан-Леон Жером, 1866 год.
Интересный выбор. Считается, что картина изображала ужасы работорговли на Ближнем Востоке. Молодая девушка была раздета догола ее владельцем на открытой рыночной площади, в то время как мужчины - потенциальные покупатели - собрались вокруг нее и изучали выставленный товар. Один мужчина даже схватил ее за волосы и сунул палец в рот, чтобы осмотреть зубы. Ужасно, да. Ох, но и возбуждающе. Она всегда думала о ней как о подростковой фантазии о работорговле - идеализированная, романтизированная, и эротизированная. Империалистическая колониальная порнография. И все же эта обнаженная девушка была прекрасна, с ее золотистой кожей и почти черными волосами. В отличие от Олимпии она была пассивна, безропотно принимая взгляды мужчин, их прикосновения, их обладание ею. Теперь она понимала, почему Малькольм хочет видеть ее в такой позе. Может быть, он тоже осмотрит ее зубы? Ей придется вести себя прилично. Искушение укусить его, если он сунет палец ей в рот, будет почти непреодолимым.
