— Два! — громко отчеканила Марфа вслед за мокрым шелестом розги на голом теле.
— Хорошо лежит девица! — эхом откликнулся Егор, и чуть повыше, чем раньше, вскинул розги.
Марфа искоса поглядывала то на замах, то на движения Настасьи — шутки шутками, непривычно же девке, хоть как пруты легкими делай, под розгами все одно несладко. Вон как голосит, хоть и не в полную грудь, а стоны-то истинные! Больно!
— Бооолльно! — еще раз протянула «новенькая», и тут же задавила, словно оборвала стон.
Даже Марфа поняла, что за обрубком стона едва не выскочило «Не надо!» или «Прекратите!». Ишь ты, вроде неженка, а терпит пока…
— Пять! — толкнулся в уши Насти счет, толкнулись о лавку груди — как, это я так сильно извиваюсь? Ужас какой… ой как больно… какой же это ужас… я голая, мне больно… перестааааааньте…
— Ножки девице перевяжи плотней! — сквозь вату боли на горящем заду пробился голос Марфы.
Словно освежающим ветерком, прошлись по ногами тяжелые, шершавые руки. Мужские руки… на голых ногах… высоко-высоко, даже выше коленок… Стыдно и сладко. Больно. Стра-а-ашно… Он уже и рубаху снял! Когда успел! Мешала смотреть прядь волос, упавших на лицо, но даже не двинулась, не выдавая вожделенного взгляда — вон как бугрятся руки… блестит тело, словно у борцов на греческих аренах… блестят розги в руках, как бичи у служанок Сесилии, которые мочили в уксусе и наказывали бедную девушку. Остро прикусила губы, упрямо не отвернув лицо и глядя, как вскидываются вверх, куда-то за край тени, эти страшные горящие розги. Пронзает бедра острая, рвущая боль — судорога ног, судорога полных, крепких ягодиц, скольжение грудей по мокрой лавке, вжатый в дерево живот… меня секуууут…
— Десять! Стегай, Егорушка! — это вслух, а глазами — я тттебе продерну пруты! Не девку порешь! Секи плашмя!
…Ой я не могу больше… это ужас… всего десять… девкам давали сто… как… они… кричали… наверное вся лавка уже залита кровью, мне порвали весь зад, я не могу больше, это невыносимо, когда секуууут…
Боль пришла откуда-то с другой стороны. Нет, не показалось — даже не заметила, борясь со стонами, когда перешел на другую строну лавки ее личный бичеватель. Изогнулась — ногами и в талии, потом в другую сторону и вдруг со всей ясностью поняла, что говорила Марфа — «играть телом». Вот как играет оно, твое тело, когда тебя секууууут…
Бесстыдно, но красиво, не боясь уже ничего, кроме этих ужасных жал, которые впиваются в кожу, грызут бедра, плещут таким огнем, что хочется вертеться змейкой и ты снова играешь телом, и только веревки мешают дать свободу ногам в судороге розги, и ты снова как можешь, так и извиваешься, дергаешься, стонешь и совсем-совсем не играешь, потому что тебя секууут…
— Четверть! — выдохнула Марфа. И напряженно замерла — поняла барышня или нет?
Если сама считала, ну хоть про себя, тогда жди беды. Но скорей не считала — вон как вертелась, вон как стонала, вон как слезами давилась и руки себе же кусала — не, с непривычки не посчитаешь… Дали-то всего двадцать, но и того с ней хватит. Мокрая, словно облили чем.
Кивнула Егору, тот ухватил ушат — сердце екнуло, вдруг перепутает и рассолом окатит! Нет, не перепутал — прохладная водичка волной подняла волосы, смыла со спины пот, оставила припухлые узоры рубцов на тугом заду. Кое-где, уж не обессудь, барышня, на просечках аленькие бисерки проступили. Но ты же хотела-велела по-настоящему… Сама прикрыла легкой простыночкой, тут же скинула-стянула с тела, словно драгоценность завернула — потом показать, мол, с кровью пороли!
Узел на руках распустила — та сразу ладошки к лицу, уткнулась, плечи дрожат, а ноги… ишь ты — вроде одурела от порки, а рукам мужским ноги вон как подставила! Одним взглядом пришила к месту и Егора и его наглые руки, что уже не просто зад огладили, на ляжки поверху легли — еще чуть и раздвинул бы, жеребец поганый! понятное дело, ничо бы не было, но поди знай, простит ли барышня так раскрытую срамницу, простит ли виденный ими сок на тугих припухших губках. Лобок-то крутой, видать, под розгами ей хорошо елозить — приникнет как надо и глядишь… Нет, Марфа, рано ей такую науку. Тут сколько правежек отлежать надо, чтобы такому научиться! Иные девки другим про такие секреты рассказывают, а тебе ведь некому было! Неужто сама догадалась! Или само вышло?
Ага — отходит от порки… вон как резво ляжки сдвинула! Дернулась было вставать, охнула, простонала длинно: ладно, Егор под руку придержал, а то бы точно упала. Или не под руку? Я тттебе, оглоед! Лапы с сиськи убери!
А она будто и не поняла, будто и не заметила. Только хриплый шепоток сквозь искусанные губы:
— Меня уже высекли?
— Да девица-красавица. Все уже, все… Пойдем, пойдем… вон, сарафанчик накинем, он гладенький, он лишней боли не даст… пойдем, пойдем…
Оглянулась на Егора, тот понятливо прижал обе руки ко рту: Помню! Могила!
Еще бы. А то точно могила…
Хлопотала над исхлестанным телом Настасьи сама, заранее достав из старых запасов самые-самые притирки. Вся еще в мареве порки и боли, девушка трудно стонала от жгучей мази, сжимала тело, и терлась лицом о подушки:
— Марфа… ой как меня секли… ты бы знала, как это ужасно… эта страшная соль… эти страшные розги… этот потный кучер…
— Ничего… ничего… молодцом… замужем не так уж посекут, это девичье…
«Замужем?» — мелькнуло слово. Мелькнула перед глазами обложка книжки про домострой, в собственный стон вплелся сочный баритон Павла Васильевича про семейный уклад, словно подались ее перины под грузным мужским телом… М-м-м…
Забылась неровным сном, в котором блестело от пота и перекатывалось мышцами тело князя, играл над ее телом и брызгал уксусом длинный бич, пылая от страсти и боли, принимала она совсем не девичье наказание. Долга ночь, которая скоро кончится. Потому что завтра…
Завтра ей на бал. Она сможет.
А нам опять ждать. Причастия от князя.
Февраль 2007 г.
Рассказ принадлежит на праве владения
Офицерскому клубу ресурса X-Screens.
— Полковнику никто не пишет… — привычно ворчал себе под нос припевку, проходя мимо штабеля почтовых ящиков к лифту.
— Полковнику никто не звонит… — привычно давил кнопку мобильника, переступив порог прихожей.
Так же привычно, отработанными до автоматизма движениями, снимал китель, тьфу ты — штатский пиджак! — убирал в шкаф портфель.
Кнопка телевизора на кухне. Кнопка микроволновки. «Чпок!» открытого сока. Ужин. Кнопка телевизора в гостиной. Удобный диван. Круговерть новостей, которые за мишурой кадров и дикторского голоса прятали невидимые миру пружинки управления этим миром… Сигарета, вторая. Кофе. Еще раз кофе.
