Куснула наливное яблочко, не заботясь о прическе, упала на заново взбитые перины и раскрыла недочитанное: «Горькими слезами орошала Сесилия руки своего наставника и исповедника, отца Гюрэ, умоляя подвергнуть ее нещадному бичеванию. Просветленная душа девственной грешницы не знала стыда, обнажая прекрасное тело перед взорами наставника и двух служанок, в чьих сильных руках находились жестокие длинные бичи. Простертая на полу кельи и касаясь губами мозаичного креста, она умоляла преподать ей строгий урок и дать самое суровое наказание…»
На полу… На камнях… Настасья вздрогнула, поежилась. Горячие соски Сесилии коснулись ледяных камней… Жаркое дерево натопленной бани приняло теплые груди Настеньки… ой, мамочки… Захлопнула книжку, бросила в сторону так и недокушенное яблочко и зубками прикусила ладонь, которая ну так и просилась, так и скользила вниз, заставляя Настасью Ильинишну предаться сладкому греху. Прикусила сильнее, еще сильнее — ты заслуживаешь бичевания, негодница!
x x x
— Ты чего тут принес, олух небесный? — Марфа трясла перед носом Егорки пригоршней прутьев.
Тот непонимающе смотрел то на Марфу, то на розги.
— Ну и чо? Пруты как пруты…
— Дураком был, дураком помрешь. Я же сказала — постегать так надобно, чтобы девка не о розгах, а сладости думала! А тут чего? Почка на почке, заноза на занозе, сучок на сучке! Чтоб тебе избу из таких сучков строить, орясина! Ровненькие выбери, гладенькие, хоть маслом мажь, но как шелковиночки чтобы постегивали! И так запарь, чтоб маслицем по спине текли, а не кожу дуром рвали! Это тебе не твоя дуреха толстозадая, что плетью со всей руки не простегнешь…
— А-а… — понятливо закивал Егор. — Тут маху дал, правда твоя…
— Я тебе такого маху потом дам! Как заготовишь да пропаришь, мне покажи! Сама проверю! И кадушки чтобы две стояли — одна нашенская, с рассолом, вторую чуть подальше поставь, с нужными розгами… понял?
— Да вроде понял…
— Кроме как своего жеребца совать по щелкам, ни бельмеса ты не понял. Ишь, усы растопырил, сердцеед! Ты гляди у меня, — ушла от темы, — еще возле Стешки угляжу — сама твоей Машке обскажу все как есть. Она ужо тебе безо всяких розог такого пропердуна впишет, мало не покажется! Все, иди и делай, что велено. Недосуг мне с тобой… Да, свечей много не запаливай — неча тут глазами лишнего мылить! Не в гляделках твоих бесстыжих самое-то дело…
x x x
Полночи металась на жаркой одинокой постели. Просыпалась, путаясь то в густых усах Павла Васильевича, то в строчках сурового домостроя, то во власянице юной Сесилии. Не выдержала, толкнула оконную створку, вдохнула еще не похолодевший запах буйного разнотравья, широко вверх раскинула руки. Подышала полной грудью. Краешком глаза углядела саму себя — в высоком пристенном зеркале. Стройная, водопадом едва прибранных волос под сбившимся чепцом. Дернула тесемку, улетел в строну чепец. А руки сами уже дернули другую завязочку, третью, переступила босыми ногами, уже прямо перед зеркалом снова руками взмахнула, лебедушкой ладони сложив, придирчиво себя оглядела. Горячо в грудях, горячо внизу, крылья лебедушки следом за глазами вниз, скользнули, прижались… м-м-м… ну и пусть… Сесилия нашла выход., она умничка… я тоже… пусть, это не страшно… не согрешишь, не покаешься… а вот так если?.. Оооох… устыдилась зеркала, метнулась к постели, простерлась как была обнаженная, хмельная от бесстыдства и чуть не до крови прокусила пухлые губы, истово отпуская свой же сладкий грех нежными пальчиками. Еще сильней, еще… вот так…
Менявшая утром свечи девка шепнула Марфе — барышня как есть голая спит, одеялки на полу, простынки комом. Марфа прогнала глазастую долой, сама понятливо хмыкнула и, проходя мимо каретного сарая, несильно торкнула в бок Егора:
— Слышь, ирод — чтобы после вечери в баньке все как есть готово!
Тот хотел было дурашливо поухмыляться, но вовремя спохватился и заговорщицки мигнул Марфе: мол, мы же с пониманием! Та еще раз махнула у него перед усами сухим кулаком и прошелестела сарафанами мимо. К барышне, которая вот-вот встать изволит.
А она уже давно встала. Торопливо натянула сорочку, упрятала подальше от глаз книжки, ставшие последние недели ее настольными — хм, вот уж нашла от кого и что прятать… Отказалась от услуг девок с прическами и притираниями, едва пригубила горький шоколад и велела заместо него подать клюквенного кваса.
Марфу встретила снова у окна, взволнованным контуром на светлом шелке штор:
— Марфуша, а вот скажи мне…
— Слушаю, матушка-барыня.
— А сколько надо дней, чтобы… Ну, когда вот наказывают, а потом… В общем, мне завтра к вечеру надо быть на балу в его сиятельства князя Рогожинского, его светлости Павла Васильевича. Смогу ли я быть на балу, если…
— Девки уж поутру все на работе, — пожала плечами Марфа, как можно равнодушнее давая понять — эка невидаль. Полежала, постегали, встала да пошла… — К тому же смотря как наказывать…
— Мне не нужно ваших намеков и детских послаблений! — дернула плечом Настасья Ильнишна. — Вы это бросьте! Чтобы все было как в народе, чтобы все-все! Нельзя вникать в судьбы, не воспринимая их… — резко оборвала себя, еще больше устыдившись даже не факта скрытого приказа — секите меня! — сколько своих путаных объяснений. Да еще и перед холопкой, чье дело лишь исполнять.
Того же мнения держалась и Марфа:
— Ваша воля, матушка-барышня. Все будет, как велено да сказано. Позвольте по темноте прийти и сопроводить…
— Да уж конечно, сделай милость, приди! — нервно засмеялась Настасья Ильинишна. — Неужто мне самой по вашим задним дворам навоз месить в поисках этого… как его… — Сделала вид, что напрочь забыла и Егора, и его «жеребца», туго вбитого в раскрытую стонущую щель Машки, и игру тугих мышц с рукой, вскинувшей розги…
Снова оборвала тему, резко сменив ее:
— На балу у его сиятельства желаю быть в народном наряде. Подбери все что положено — у нас пейзанский бал! С хороводами и нарядами.
Что такое «пейзанский», Марфа не очень усекла, но насчет нарядов поняла правильно:
— Да ваша красота, матушка-барыня, хоть в каком наряде господам князьям глаза порежет… Уж не сомневайтесь, сделаем в лучшем виде! Сама пригляжу да все жемчужинки на кокошнике пересчитаю!
— Ох, иди уж, сладости говоришь тут… Нашла красоту… — смутилась Ильинишна, а Марфа пела, соловьем заливалась:
— Ваш покойничек батюшка тоже охоч был до простых нарядов! Так умел наряжать слуг своих верных, что на выездах ну ровно как былинные ходили! Жаль, что вашу светлость так рано во французское обучение услали, жили бы тут, такой красоты вовек никто не забыл бы!
