— Я пойду туда снова.
— Хорошо.
Они стояли вплотную в холоде ночи, но им было тепло, очень тепло.
Коснувшись губами ее уха, он выдохнул:
— Я хочу быть в тебе.
— Да… — ответила она, растягивая слово.
Внутри они не найдут уединения, но здесь они были одни, в тихом и темной укрытии дома. Подталкивая ее назад, в еще большую тень, он скользнул руками под край свитера, касаясь кожи своей шеллан. Гладкая, теплая, полная жизни, она выгнулась под его прикосновениями.
— Оставим свитер на месте, — сказал он. — Но леггинсы придется снять.
Подцепив большими пальцами пояс трико, он спустил их до лодыжек и снял с ее ног.
— Тебе не холодно, не так ли? — спросил он, несмотря на то, что чувствовал это и улавливал ее аромат.
— Вовсе нет.
Стена дома была выложена из камня, но он знал, что плотная ирландская вязка послужит матрасом для плеч Кормии.
— Откинься назад для меня.
Когда она прислонилась к стене, для ее удобства он обхватил одной рукой ее талию, а другой нашел ее грудь. Он целовал ее сильно, медленно, долго, и ее губы двигались под его ртом знакомо и одновременно непостижимо… но, с другой стороны, таковы были занятия любовью с ней, не так ли? К этому времени он основательно изучил ее… он побывал внутри нее всеми возможными способами. Но каждый раз поражал, будто впервые.
Она была той же, но постоянно менялась.
И она понимала, чего он сейчас желал. Знала, что прямо сейчас он нуждался в полном контроле, чувствовала, что ему необходимо быть ведущим. В настоящий момент он хотел сделать что-то правильное, красивое, и сделать хорошо, потому что после той встречи он мог думать лишь о том, сколько плохого совершил по отношению к себе, к близким и особенно к ней.
Фьюри не спешил, его язык медленно ласкал ее рот, а рука гладила грудь, и инвестиции принесли должные дивиденды, от которых его эрекция буквально выпрыгивала из штанов: Кормия таяла в его руках, становясь влажной и горячей.
Его рука скользнула вниз:
— Думаю, я должен убедиться, что ты не подхватишь простуду.
— Пожалуйста… да, — она простонала, запрокинув голову на бок.
Он не знал, целенаправленно ли она обнажила свою шею, но его клыкам было плевать. Они мгновенно приготовились к проникновению, выступив из его верхней челюсти, острые и изголодавшиеся.
Его рука двинулась между ее бедер, а колени подогнулись, когда он обнаружил влажный жар. Он не хотел торопиться, но уже не мог себя остановить.
— О, Кормия, — простонал он, обхватывая руками ее ягодицы, приподнимая ее. Он широко раздвинул ее бедра ногами. — Расстегни мои штаны… освободи…
Его связующий запах бушевал, пока она освобождала его эрекцию и соединяла их, непринужденно и мощно скользя вниз.
Она откинула голову назад, а он приподнимал и опускал ее на себя. Он также взял ее вену в этой искусной координации движений, не требующей особых усилий.
Когда его клыки прокололи сладкую кожу на ее шее, руки Кормии сжались на его плечах, сминая кулаками рубашку.
— Я люблю тебя…
Фьюри замер на секунду.
Это мгновение было для него столь ясным: все, начиная от ощущения ее тела в своих ладонях, ее лона, обхватывающего его член, ее горла у его рта, до аромата их, кончающих вместе, запаха леса и кристально-чистого воздуха. Он чувствовал баланс между его целой ногой и протезированной, чувствовал, как его рубашка собралась под ее руками. Он ощущал, как их сердца бьются в унисон, пульсацию крови — ее и его, нарастающее эротическое напряжение.
Но самое главное — он чувствовал исток их любви друг к другу.
Он не мог вспомнить ничего столь четкого и реального.
Вот он, дар выздоровления, подумал Фьюри. Способность быть здесь и сейчас, с любимой женщиной, пробудившимся, настоящим, в ясном сознании. Не затуманенном.
Он вспомнил Джонатана, встречу и сказанные парнем слова: Я хочу находиться здесь больше, чем в объятиях наркотического кайфа.
Да. Черт возьми… да.
Фьюри возобновил движения, беря и отдавая взамен.
Он задыхался от напряжения, и, когда они кончали вместе, он жил… отчетливо.
Глава 55
Хекс вышла из клуба в четыре-двадцать утра. Персонал по уборке вылизывал, полировал и начищал помещение, они и будут ответственны за закрытие дверей; она, в свою очередь, уже завела автоматическую активацию сигнализации на восемь часов. Кассовые аппараты были пусты, а офис Ривенджа не просто закрыт, неприступен.
Дукати [99] ждал ее в частном гараже, там, где обычно стоит Бентли Рива, когда он не на колесах. Она выкатила черный мотоцикл, забралась на него, когда двери опустились до конца, и завела байк.
Она никогда не одевала шлем.
И всегда носила кожаные джинсы и косуху.
Мотоцикл взревел под ней, и она двинулась домой, лавируя в лабиринте односторонних улиц, а потом выехала на северное шоссе. Хекс гнала больше сотни, когда пролетела мимо полицейской тачки, припаркованной под соснами.
Она никогда не включала фары.
Это объясняло отсутствие погони за ней, предполагая, что она попала на радар парня, и последний не спал на служебном месте. Сложно преследовать то, что не можешь увидеть.
В Колдвелле было два места, где она могла придавить подушку: комната в подвале в центре города, когда она остро нуждалась в уединении, и укромная двухкомнатная хибара у Гудзона.
Грунтовая дорога, ведущая к находящемуся на берегу дому, была простой вытоптанной тропинкой, благодаря тому, что она позволила разрастись подлеску в последние лет тридцать. По ту сторону зарослей, на участке земли в семь акров располагался рыбачий домик 1920-х годов, лачуга была построена на совесть, но без излишеств. Гараж справа стоял особняком, и он значительно повышал ценность ее собственности. Она была из того типа женщин, которые предпочитали держать хренову тучу оружия при себе, а хранение всех боеприпасов снаружи сокращало вероятность взлететь на воздух во время сна.
Байк направился в гараж. Она — в дом.
Она зашла на кухню. Ей нравился запах в этом помещении: пахло старой сосновой древесиной от потолка, стен и пола, душистым кедром — от шкафов, которые смастерили для охотничьего снаряжения.
У нее не было сигнализации. Она в нее не верила.
У нее была она сама. И это всегда было достаточно.
После чашки быстрорастворимого кофе Хекс пошла в спальню и сняла кожаные штаны. В черном спортивном лифчике и трусиках она легла на голый пол, собираясь с духом.
Несмотря на всю свою жесткость, она нуждалась передышке.
Приготовившись, она потянулась к бедрам, к ремням с металлическими шипами, которые впивались в ее кожу и мускулы. Застежки на шипастых повязках [100] расстегнулись со щелчком, и она застонала, когда кровь прилила к ранам. Зрение замигало, и она свернулась калачиком, тяжело дыша через рот.
Только так она могла контролировать свою сущность Симпата. Боль была самолечением.
Когда ее кожа стала мокрой от крови, а нервная система перенастроилась, по телу прокатила покалывающая дрожь. Она думала об этом, как о награде за возможность быть сильной, держать себя в руках. Конечно, дело в химических реакциях, заурядных эндорфинах, циркулирующих в ее венах, но было что-то магическое в этих диких и бодрящих ощущениях.
Временами, например, как сегодня, когда ее подмывало купить что-нибудь из мебели, она легко противостояла этому желанию. Деревянный пол легче отмывать.
Дыхание замедлялось вместе с биением сердца, а мозги снова были готовы к повороту, когда что-то прокралось в ее голову и изменило направление в сторону стабилизации.
Джон Мэтью.
Джон Мэтью… этот засранец. Он же, как двенадцатилетка, мать вашу. Какого черта он пытался ее возбудить?
Она представила его, стоящим под лампами в туалете, с лицом воина, а не ребенка, с телом мужчины, который мог доставить удовольствие, а не пьяницы с огромным самомнением.
