— Господи… — сорвалось с моих губ, и я на миг прикрыла глаза, погружаясь во тьму. — Позволь забыть мне это чувство… Хотя бы на пару минут…
В какой по счету раз я, будучи давно неверующей, произносила имя Господа после того, как ступила на этот проклятый остров? В моих глазах Рук Айленд стал пристанищем для потерянных душ, стал Раем и Адом в лице Великана, чья голова, из легенд ракъят, теперь их остров.
Остров Рук — то место, где тебе остается только молиться. Заранее зная, что никакой Бог тебя не услышит…
Нога ступила на остывший песок, зарываясь в него пальцами. Передо мной предстали темные джунгли и далекие вершины гор, на которые уже упал тусклый рассвет. Как бы мне хотелось полюбоваться им, как бы хотелось протянуть к нему руку…
«Не оборачивайся. Не нужно лишний раз смотреть на этот гребаный остров…»
Тяжело вздохнув, я направилась вдоль берега, пачкая ступни в мокром песке и оставляя за собой маленькие следы, которые тут же смывали морские волны. Совсем скоро я почувствовала на щеке теплое свечение и не выдержала — обернулась, щурясь от выглянувшего клочка солнца.
Не останавливаться и идти. Но куда? После нашего разговора остался такой осадок, что желанием встретиться с Деннисом я не горела. Что Ваас, что Роджерс — оба упали в моих глазах. Хотя кто я такая здесь, чтобы вообще рот открывать, правда? В тот момент не хотелось ничего: ни быть этим чертовым воином, ни носить это татау, ни получить эту гребаную силу…
Я положила курс к особняку Доктора Эрнхарда, к друзьям — единственным отголоскам прошлого, единственным соломинкам, удерживающим меня от безумия этого острова. И хотя наши отношения давно были натянутыми и среди них я бы не смогла найти поддержки и понимания, я все равно предпочла провести эту ночь возле них. Будем честными, дело тут было уже далеко не в дружеской привязанности…
Я боялась одиночества. Боялась остаться одна.
И мой главный страх стал медленно, но верно сбываться…
***
Тихо войдя в пещеру, я проскользнула к горящему костру. Ника в обнимку с Настей посапывали неподалеку на принессенных доком простынях, рядом уместилось трио из Элис, Карины и Анжелы, а Джессика спала чуть поодаль. Сары нигде не было — значит, ночует в Аманаке. Стараясь никого не разбудить, чтобы избежать лишних вопросов и вообще из нежелания разговаривать с кем-либо, я уселась возле костра и протянула руки к пламени, чтобы согреться. Как же тошно было на душе. Я списала такое обилие эмоций на ночную атмосферу: все же в это время все мы становимся чуточку сентиментальней. Ложась спиной к костру, я думала о том, что будет завтра.
А что будет? Завтра я должна буду вновь вернуться к ракъят, как и обещала Саре, встретиться с Деннисом и как ни в чем ни бывало продолжить играть по его правилам.
«Только ради друзей терпи это унижение, Маша, » — вторил внутренний голос, в то время как рука сжимала в кулаке горсть холодного песка. «Не позволяй безумию поглотить твою душу и забыть о твоей первой и единственной цели — покинуть этот остров со всеми, кто выживет…»
Несмотря на жуткую усталось заснуть оказалось куда сложнее, чем я думала. Все те тяжелые мысли, все слова, что наговорил мне сегодня чертов Ваас, откровения Сары, бесконечное вранье со всех сторон — все стало беспощадно лезть в мою голову, буквально сводя с ума.
Я не просто поняла этого безумца. Я приняла его таким, приняла его безумие. Я приняла всех тараканов этого жестокого человека, была искренней с ним, искренней до конца. Даже блять открылась ему, ему — наверное, единственному человеку на этой планете. А сколько пыток и боли я вытерпела из-за этого подонка? Я подвергалась постоянному насилию и психическому давлению. Он накачал меня наркотой, наблюдая и улыбаясь тому, как я неадекватно веду себя. Он был готов трахнуть меня при первой удобной возможности, но даже здесь ему захотелось еще немного поиграть со мной, расстянуть удовольствие, заставить меня саму просить об этом, умолять его — заставить, как последнюю шлюху. Он играл со мной, как с полюбившейся игрушкой, но не как с живым человеком. Он довел Еву, мою самую близкую подругу, которая была мне, как сестра, до самоубийства, перед этим подсадив на наркотики, а затем привез меня «полюбоваться» ее холодным телом, жестоко обвинив в ее смерти. На моих глазах он в два счета промыл мозги Лили, настроив ее против меня, а затем застрелил ее, подобно бешеной псине…
Сколько еще он принес мне страданий?! Я не хочу вспоминать обо всем, что натворил этот ублюдок! Ни один человек на такое не способен!
Я давно смирилась с тем, что однажды поняла Вааса, что встала на его путь и пошла ему навстречу, становясь подобной ему. И сейчас, думая обо всем этом, я уже не карила себя за то, что привязалась к этому моральному уроду. Да, черт, это оказалось гребаной правдой — я действительно привязалась к нему, но до последнего отказывалась признаваться себе в этом… Нет, это не была чертова любовь: такого ублюдка как Монтенегро невозможно любить, да и не за что. Это точно стокгольмский синдром, точно он. Но почему я не ненавижу пирата, даже сейчас, после всего, что узнала? Господи, почему же я не ненавижу его…
Потому что Ваас открыл мне глаза. Он освободил меня. И я приняла его в свое сердце, как спасителя…
Ваас стал единственным, кто понял мое одиночество — я же стала единственной, кто понял его. Пират не хотел меняться, не хотел принимать перемены, пришедшие в его жизнь вместе со мной в качестве воина ракъят, не хотел казаться слабым, ведь любые чувства в его понимании — это слабость. Да, он не хотел этого, но уже не мог отказаться от меня, ведь он разглядел во мне свое прошлое. Увидел в этом юном воине того, кем он был очень давно. Увидел в моих глазах тот же азарт, ту же любовь к своим близким, которым он был вовсе не нужен. Увидел то же желание стать сильнее, желание прославиться и быть значимой. Он увидел всю эту пелену, застилающую мне глаза — пелену, которая когда-то застилала взор и ему. И если поначалу его правила игры были нацелены на то, чтобы открыть мне глаза на лицемерство ракъят, то вскоре он решился кардинально изменить ход игры.
Да, решился, потому что больше не видел выхода: впервые встретив понявшего его человека, он твердо решил, что не отпустит его. И эта маниакальная одержимость приносила мне только муки, впрочем, как и самому Ваасу. Он потянул меня на дно, потянул за собой: он хотел сделать меня подобной ему, сделать из меня такого же потерянного человека, как и он сам. Человека, ненавидящего себя и окружающих, ненавидящего все свое существование. Ваас так долго сгорал в одиночку, что теперь он ни за что не оставит меня в покое. Ведь пока весь мир балансирует, мы остаемся двумя ничтожными точками равновесия.
« — Нет у нас с тобой прошлого, Mary, нет прошлого и нет будущего. У нас с тобой, amigo, есть только настоящее. Есть только мы, hermana. Мы оба отказались от семьи и гребаных моральных принципов, оба искали другой жизни, пытались спастись, но посмотри, как низко мы пали…»
Мы.
«Нас» было так много в его речах, сколько их помню. А я помнила все, что говорил Монтенегро: имели его слова особенность хорошо запоминаться и заставлять задумываться… И что с нами стало? Что стало со мной? Теперь я лежу на холодном песке, утирая запястьем вновь подступившие слезы, как в конченой Санта-Барбаре, и стараясь не разбудить тихими всхлипами остальных девушек. И все из-за этого бесконечного одиночества среди сотни людей вокруг…
Ревность. Предательство. Обида. Ущемленная гордость.
Ваас.
Бездушный ублюдок, который наплевал на все.
От одной только мысли, что все то время, что Сара провела в его лагере, он так же открывался ей, так же защищал ото всех, так же гладил по волосам, так же целовал, я сходила с ума, а к горлу подступал ком. Мне было настолько больно, хоть волосы на голове рви. И я бесилась: сколько раз мне прилетало по лицу, сколько пыток и боли я вынесла из-за Вааса. А Сара? Судя по ее словам, пират не особо отыгрывался на ней.
