Евгений Венедиктович прервал ее пояснения легким отцовским поцелуем и ответно заверил, что не сомневается в ее воле и старании. О нестыковке по поводу «доброго пригляда тех семейных, которые допущены» Машенька благоразумно умолчала. Несмотря на растущий стыд и волнение (еще большее, чем при Александре под Рождество!), она вдруг захотела на деле показать и родителям, и всем-всем-всем, что она! Ну, вот она! Что именно «вот она!», пока сама не поняла, но твердо уверила сама себя, что «петь песни», как выразилась маменька, уж точно не будет… Не в опере!
Ехать пришлось не так уж чтобы долго, но в легкую двуколку, которую заложили для женской половины семьи, Машенька пришлось забраться ни свет, ни заря: имение Пал Платоныча находилось более чем в половине дня пути от города. Приехали туда часа в три пополудни — причем папенька уже встречал их, покинув двуколку и бричку с сопровождающей прислугой часа два до того — верхами, вместе с гайдуком Василием.
Кроме папеньки, встречал конечно же и сам Пал Платоныч, и его супруга, охотно расцеловавшая обоих Машенек (ой, как цепко прошлась она глазами по младшей!), и еще кто-то, кого в суете толком не разглядела и не запомнила. Гости все прибывали, и из окна отведенной им комнаты Машенька насчитала уже четыре семьи, а сколько будет всего, спрашивать постыдилась.
Дочка Пал Платоныча, остроносая и вертлявая Лиза, почти сразу вцепилась в Машеньку мертвой хваткой и после легкого обеда стала таскать туда-сюда по двору, по окрестностям. Она при этом вовсе не стыдилась, рассказывая, что приехали М-вы, Н-ские, — ну, они вроде как ваши дальние родственники? Машенька подтвердила), потом обязательно обещались Гр-вы и даже приедет сам Нил Евграфович! Почему при имени Нила Евграфовича надо делать круглые глаза и говорить страшным шепотом, Машенька не поняла, но заранее прониклась если не опаской, то уважением.
В легкой болтовне, среди которой отдельными ценными «камушками» проскальзывали сообщения о предстоящем завтра действии (Лиза видела это трижды, и в прошлом году сама участвовала! Правда, была еще маленькой и ей дали всего двадцать, просто для науки…), они дошли до берега небольшого озера. В легких сумерках, которые только начали приглушать алые краски заката, на берегу суетились с десяток людей. Подойдя ближе, Машенька увидала, что все они были женского рода и все — совершенно нагие. Этакими озерными наядами девки… тянули невод! Командовала ими стоявшая на берегу крепкая, коренастая и полногрудая девушка, на спине которой Машенька сразу углядела ровную роспись свежих рубцов.
— Это от дворни одни девки остались, мужиков папенька лишних еще вчера отослал в деревни, вот они рыбой и занялись, — пояснила Лиза.
Старшая девушка, оглянувшись и заметив взгляд Маши на ее спину, резко взмахнула головой, покрывая сеченые места волной мокрых, растрепанных волос. Машенька в ответ тоже поджала губы — ишь ты, гордячка! Я и сама могу не меньше вылежать! Пока Лиза по-хозяйски приоткрывала плетеные корзины с первым уловом, как бы лениво и вскользь, даже не глядя на девушку, Машенька спросила:
— Это сколько было?
— Сорок, барышня, — угрюмо ответила девушка, даже не пытаясь из вежливости прикрыть наготу.
Машенька солидно кивнула:
— Сорок, это немало. Сорок розог я тоже считаю серьезным наказанием…
— Не розог, барышня. — Девушка в пол-оборота откинула заново волосы, открыв толстые и пухлые рубцы, налитые чернотой:
— Это вас лозой балуют, а тут плетью…
— Ой… — только и смогла ответить Машенька. — Так ведь нельзя! Нам говорили, что тут у вас со всеми по-отечески, лозой…
Девка дернула плечом, поморщилась:
— Ага, по-отечески… А по матушке, когда и ты в голос орешь, и на тебя орут словами последними, плетюганами задницу разрывая…
— Я обязательно выскажу Павлу Ниловичу! — возмущенно вскинулась Машенька. — Он вашим конюхам такого задаст!
— Да ну тебя… — проворчала девка. — На нас же и отольется. Не вздумай, барышня! Забудь!
— Забудь, сказала! — твердо повторила, не давая Машеньке даже рта раскрыть.
Не вовремя вернувшаяся Лиза помешала им договорить. Еще раз оглянувшись, уже вдали от берега, Машенька встретила взгляд девки: та смотрела снисходительно и, как показалось Машеньке, с пренебрежением…
Ну и ладно! — подумала та про себя. Поглядим, как баловать будут и как я… А вот поглядим!
x x x
— Господа, я просил бы воздержаться от комментариев. — Седовласый, представительный джентльмен в расшитом сверху донизу придворном мундире сурово обвел взглядом собравшихся. Его кресло было как бы на некотором возвышении, что сразу подчеркивало его лидерство. Остальные этому нисколько не возражали, а Нил Евграфович еще раз сгустил брови, оглядывая группки кресел со своими соратниками:
— Подчеркиваю, я сказал «господа», ибо наши милые дамы, — (легкий поклон и веер ответных поклонов-улыбок), — и сами, иной раз находившись на месте предстоящего действа, понимают, насколько неуместно выглядело бы замечание по поводу той или иной девушки, представшей перед нами во всей своей первозданной красе …
Дамы старательно и мило краснели — насчет «иной раз» Нил Евграфович несколько преувеличил. Все до одной, пусть и в разные годы — из новичков тут были, пожалуй, только Евгений Венедиктович со своими Машеньками и лифляндский баронет Бернгардт, приехавший с очаровательной юной блондинкой, чей статус был определен как «вероятная невеста».
— Это точно! Во всей прелести! — гулко, как в бочку, поддержал Нила Евграфовича густо-бородатый мужчина в малиновом кафтане, затянутом кушаком на необъятном пузе — купец первой гильдии Роман Ипатьев, чьи две дородные дочери-погодки так охотно и часто прыскали смешками в кулаки и так завистливо разглядывали скроенные по самой последней моде платья других девушек.
Впрочем, все эти смешки, платья и прочее начало раута давно окончилось — просторный зал с двухсветными окнами принимал сейчас совсем другое действо.
Нил Евграфович слегка покосился на купца, тот развел ручищами — мол, виноват, влез не вовремя со словом, простите уж неотесанного. Кашлянув, духовный Отец отеческого Домостроя смилостивился:
— Впрочем, слова одобрения и иные замечания, сказанные почтенными единомышленниками уже во время сего действа, будут как нельзя кстати и будут приветствоваться. Как собравшимися, так и нашими юными спартанками…
Евгений Венедиктович поерзал в своем кресле, вспоминая короткую дискуссию с Машенькой. Хорошо, что она этого не услышала. Да, надо в некоторой степени пересмотреть свои мысли и выводы относительно постулатов Домостроя. Они ведь не могут быть незыблемыми, и людям и правилам свойственно изменяться под воздействием природы и течением времени, которое… — одернул сам себя — не время предаваться рассуждениям! Только бы не подвела Машенька!
