Но вот такая искренность, порочный и одновременно невинный интерес, заставляют себя ощущать секс-богом, не меньше.
Она наивно позволяет делать с собой все, чего мне хочется, тем самым давая вполне определенную надежду, что и дальше позволит.
Прикольно, что ее острый язык — только пока я не прикасаюсь. Пока не нарушаю личное пространство. А как только это происходит… Кайф же какой…
Я теперь все время, вместо подколок и злобы, буду ее трахать. Верный способ, идеальный…
— Радужка… — шепчу я, отпустив, наконец-то, зацелованные губы и лизнув напоследок сережку пирсинга в нижней, тяжело дышу и упираюсь лбом в ее лоб, — хочу тебя… Хочешь?
Провожу наудачу пальцами по упругой заднице, перехватываю так, чтоб освободить руку, и тянусь к промежности. Спорим, что там все уже горячо?
Скажет сейчас, что не хочет, значит, продолжу убеждать. Но она не скажет…
Она хочет.
Вон, как дышит тяжело. И глаза сумасшедшие. Дикая отдача, безумная. Сладкая до остроты.
Но, стоит дотронуться до самого интересного мне сейчас места, как из глаз девчонки пропадает поволока, и появляется испуг. Они, кажется, еще сильнее расширяются, она оглядывается, словно не понимая, каким образом тут очутилась, упирается пальчиками в плечи.
Я не понимаю резкой перемены, но осознаю, что где-то лажанул, и теперь опять будет откат на прежние позиции. А я уже не хочу на прежние! Мне уже тут все нравится!
Глава 13
— Пусти… — шепчет она, неловко ерзая на мне и, естественно, добиваясь прямо противоположного результата! Я теперь не могу ее отпустить! Чисто физически!
Верней, могу, конечно, если прям начнет отбиваться, но она явно не начнет! Потому что тоже хочет… Может, просто не понимает, насколько я на взводе? Может, надо поухаживать еще?
— Малышка, малышка, ты чего? — начинаю я ухаживать, лапая еще активнее и дыша в шею еще жарче, — давай по-быстрому сейчас… И потом долго… Долго… Ко мне поедем… — трусь о нее, давая понять, что сейчас и не получится долго. Мне вообще, похоже, достаточно пару минут еще так постоять, потереться, и… И будет полное фиаско. Ощущаю это со всей ясностью, голову еще больше заволакивает дурью, уже сам не понимаю, чего бормочу, но бормочу, убеждаю, уговариваю, ни на мгновение не переставая тискать ее, такую податливую и нежную, — ну ты же чувствуешь, что со мной делаешь… Ну не девочка же…
И тут она замирает, словно каменеет в моих руках, судорожно, со всхлипом, дышит, а до меня, сквозь дурман похоти, доходит единственное, самое очевидное, почему она себя так ведет…
Замираю, приподнимаю ее за подбородок, чтоб заглянуть в испуганные, смятенные глаза:
— Или ты… Чего? Еще никогда?..
Она прикусывает пирсинг на губе и отводит взгляд.
Да еб твою!..
Хочется изо всех сил долбануть по стене кулаком, хоть как-то вымещая свою злобу и растерянность. Потому что Радужка — целка. И это — единственное объяснение ее поведению. Только целки не знают своего организма полностью, невольно дразнят, заводя до безумия, а потом, в последний момент, норовят соскочить. Я не связывался никогда с таким, не люблю танцы вокруг кровати. Не настолько сакральное это место, чтоб терпеть выебоны.
И вот на тебе!
Вперся! Да так, что никуда теперь! Не могу ее оставить! Надо бы, но не могу… Хочу так, что все внутри сворачивается!
Но в то же время прекрасно понимаю, что коридор универа — явно не то место, где можно трахать в первый раз целочку. Если, конечно, планируешь ее и дальше трахать.
А я планирую.
А потому надо выдохнуть и попытаться успокоиться. Хоть как-то…
— Блять, Радужка… — вырывается у меня жалко, держу ее по прежнему на себе, мягко и ритмично стискиваю лапы на упругой заднице, — ну как так?..
Она сжимает губки, глаза становятся злыми, а руки, упирающиеся в мои плечи, неожиданно сильными. Понятно, опять не то ляпнул. Ну идиот, чего уж там…
Надо исправлять, и как можно скорее, но не успеваю.
Слышатся со стороны кабинета философии тихие тяжелые шаги, и я замираю, втискивая собой в стену беспомощно брыкнувшую ногами Радужку.
Если пойдут дальше, то могут нас засечь тут, в нише.
Но шаги тормозят неподалеку, не доходя до нас каких-то пару метров.
Я смотрю испуганно расширенные глаза Радужки, подмигиваю утешительно и мягко прижимаю палец к раскрытым губкам. Ти-хо…
Слышатся еще шаги. Уже другие, в этот раз быстрые, нервые, а затем резкий шорох и тихий девичий вскрик.
Да бля! Что там происходит? И как долго это будет происходить?
Копошение прямо рядом с нами, через угол стены, словно кто-то борется. А потом тяжело дышит. А потом…
— Захар… — испуганный голос девчонки знаком. Алька! — Захар, чтоб тебя! Пусти! Ты чего, с ума сошел?
— Какого хера?.. Какого хера он говорит, что ты до сих пор с ним?
Низкий хриплый рык тоже знаком! Хоть и не особо часто его доводится слышать! Немой!
И Алька!
Нихера себе!
Смотрю в глаза Радужке. У нее, судя по бесконечному удивлению на лице, тоже шок от услышанного.
— А почему бы ему про это не говорить? — язвительно фырчит Алька, — пусти, сказала!
Слышатся хлопки, словно с усилием бьют по чему-то деревянному. По чьей-то пустой башке. Немому, похоже, достается. Но ему это все, естественно, как слону дробина. Только рык становится громче и злее.
— То есть… Ты со мной трахалась… А теперь с ним? Да? Да?
Ого-го!
Какие новости!
Алька трахалась с Немым!
Это, бля… Я даже не знаю, как это все назвать…
И Радужка, судя по всему, тоже не знает.
Мы так и стоим с ней, прижавшись друг к другу, даже не дыша, чтоб, не дай Бог, не спалиться.
А неподалеку от нас выясняют отношения мой друг и девочка другого моего приятеля, с которой тот только сегодня обжимался и хвастал, что у них все заебись…
Не похоже на Альку такое блядсвто…
Слышатся хлопки опять, теперь звонкие, Алька, наверно, опять по роже Немого лупит, фырчит злобно:
— Пусти, урод! Если я шлюха, какого хрена держишь?
Ну а Немой, похоже, опять впал в свой молчаливый транс и позволяет ей себя пиздить. Что-то бормочет в итоге примирительно, явно не желая ссориться.
Ну еще бы!
Такая девочка тебе дала! Свезло придурку! Тут наизнанку вывернешься, чтоб продолжала ноги раздвигать. Все стерпишь. Это Лекс — козел, не ценящий хорошего…
Алька, ругаясь, продолжает лупить безответного Немого, требуя ее отпустить, но тот, конечно, не дурак, хотя и тугодум. И своего не выпускает никогда.
И, в итоге, судя по всему, принимает решительные меры для прекращения избиения. И заставляет девчонку замолчать старым, самым проверенным способом.
Мы слышим, как они целуются, как рычит злобно Немой, как сладко стонет Алька, и смотрим друг на друга.
Мне дико горячо, я и без того заведенный, а опасность быть раскрытыми еще больше сносит крышу.
И Радужка передо мной такая нежная, такая сладкая… Так пахнет одуряюще… Я не могу сдерживаться, мягко прикасаюсь к раскрытым губам, тяну зубами чуть-чуть за пирсинг, прикусывая с намеком на продолжение. Которое будет. И покруче, чем у у этих тихушников за стеной!
Вот только бы не спалиться, а то Немой к таким вещам плохо относится, может и расстроиться с перепугу, что их секрет уже нихера не секрет. А расстроенный Немой — не та картина, которую я бы хотел увидеть…
Потому надо просто подождать, пока они утихнут, и потом свалить с Радужкой на плече в светлое будущее. Главное, чтоб в этом будущем кровать была покрепче.
Дышу в унисон с ней, вылизываю нижнюю губу, не в силах остановиться, и ощущаю с восторгом, как ладошки на моих плечах перестают отталкивать и вцепляются в куртку. Она заводится тоже, моя маленькая злючка! И, если она так заводится от простого поцелуя, то что будет, когда распробует весь кайф от секса?
Мысль эта настолько новая и яркая, что притормаживаю даже чуть-чуть, чтоб обдумать ее во всей полноте.
