Мама уходит. Федя продолжает сидеть на краю постели, сцепив руки в замок и опустив голову.
Телефон оттягивает карман, намекая, что надо, по-хорошему, позвонить Варгинову. Рассказать обо всем. Пусть забирает дочь. Так правильнее. Если Федя дает слово, то никогда не нарушает его, потому что мужик.
Но сейчас Белый не хочет быть мужиком. Он хочет быть человеком, который любит свою единственную. Потому что иначе у Феди просто нет тяги жить.
***
Я резко выныриваю из липкого сна. Мгновенная боль обжигает... попу? Леденею. Мне страшно. Хочу вскочить на ноги, но что-то не пускает.
– Тихо, тихо, родная, все хорошо, – слышу до боли знакомый голос.
Кажется, я умираю. Или уже умерла. Ведь почему мне чудится голос Феди?
Распахиваю глаза, когда сильные руки легко переворачивают меня на спину.
Не сразу могу сфокусировать взгляд. Все вокруг кажется размытым.
Моргаю.
Глаза замирают на мужском лице. Которое сейчас очень близко ко мне.
Темные глаза. Сведенные к переносице брови. Губы сурово сжаты. Шрам. Легкая ухмылка. И щетина на подбородке.
Он! Белый!
Не могу ничего сказать. Замираю. Пытаюсь поднять руку, чтобы коснуться его щеки. Открываю рот. Как же много всего хочу сказать ему!
Спросить, почему исчез. Почему не звонил. Почему бросил меня, когда был нужен!
Но звуки, слетающие с моих губ, складываются в совершенно иные слова:
– Это ты мне в попу укол поставил?
– В ягодичную мышцу, – говорит он и хмурится сильнее. – Похудела так, что всякая зараза липнет. Куда твои смотрят?
– Никуда, – парирую я, цепляясь пальцами за одеяло, а хочу дотянуться до широких плеч и стиснуть их до боли в ладонях. – Я ушла из дома. Живу одна. Снимаю квартиру.
– Квартира там, а ты здесь, – сухо роняет Федя.
Он сидит на постели. А я даже не знаю, что это за комната, что за дом. Где я вообще?
– Это долгая история, – шепчу я.
– Я никуда не спешу, – усмехается Федор Львович.
Его голос холодный и отстраненный. Чужой. Но мне кажется, что все это – опять маска. А внутри Белый другой.
Вижу сжатый добела кулак. Он упирается в матрас. Сам Федор не смотрит на меня. Его взгляд замер над моей головой.
– Позвони отцу, – вдруг говорит он, замечаю, как напряжена его челюсть, будто каждое слово дается ему с трудом.
Он выглядит иначе. И пусть под футболкой вырисовываются мышцы, а все равно заметно отсутствие нескольких килограмм.
Так, ясно.
Беру в руку телефон. Вижу пропущенный от мамы. Черт!
Торопливо набираю мамин номер. Спустя два длинных гудка трубку берет мамочка.
– Вообще-то мы с тобой договаривались! – слышу претензию в голосе.
– Мам, да я спала, только проснулась, – стараюсь, чтобы голос звучал твердо, пусть и сипло. Но это со сна, а не из-за болезни.
– Как дела? – тут же спрашивает мама.
– Все замечательно, мам, – отчитываюсь я. – Происшествий нет. Фестиваль шикарный. Я остановилась в гостинице.
– Чтобы фотографии прислала! – требует мама, но я слышу облегчение в ее голосе.
– Я постараюсь, – обещаю я и после коротких прощаний, прерываю звонок.
Смотрю на Федю. Ловлю в его взгляде вопрос. Улыбаюсь.
Как же я соскучилась! Как же мне легко сейчас от того, что вижу его так близко!
– Врать нехорошо, – говорит он. А я вижу его улыбку. Самую настоящую. Чуть кривоватую из-за шрама. Но эта улыбка адресована мне.
– Нехорошо лезть в мою жизнь и решать, что и как будет лучше за меня, – фыркаю я, и реальность догоняет меня: – Федя, это правда ты?
Почти шесть чертовых и тоскливых месяцев нет. Не существует. Есть Белый. Только он, его обжигающие черные глаза. Полуулыбка. Крепкие руки. Широкие плечи, которые нестерпимо хочу обнять.
– Я, – кивает он.
Я резко закрываю лицо ладонями. Не верю в происходящее. Прокручиваю в голове сотни сценариев нашего с ним разговора. Ни один не подходит. Все не то. Не так.
– Если нужно, я отвезу..., – заговаривает он. Чувствую, как матрас перестает прогибаться под весом мужского тела.
– Нет! Стой! – вскрикиваю я, открываю лицо, не могу сдержать слез, умоляю взглядом, жестами, словами: – Не уходи! Не оставляй меня!
Меня сносит ураганом. Крепкие жадные руки стискивают плечи. Вскидывают меня так, что я теперь сижу на мужских коленях, прижатая к огромному торсу.
Пальцами цепляюсь за одежду Белого. Щекой вжимаюсь в широкую грудь.
Шепчу что-то бессвязное. Какой-то бред. Но молчать не могу.
Чувствую, как дрожит от напряжения его спина. Как рвано он дышит в мою макушку.
Его руки гладят мой затылок, плечи, комкают ткань моей рубашки.
Не могу ничего поделать с собой. Рыдаю. Громко. Навзрыд.
Скольжу ладонями выше, обхватываю крепкую шею, затылок. Щеку колит щетина.
– Федя... Феденька! – рвано шепчу, всхлипываю.
Короткие жадные поцелуи покрывают мое лицо. Мои губы не хотят слушаться. Не могут остановиться. Вожу ими по смуглой коже, куда могу дотянуться.
Замираю. И он тоже.
Федя тяжело дышит. Сжигает меня взглядом. И я смотрю в его глаза.
Наш первый поцелуй со вкусом моих слез. Твердые губы осторожно касаются моих. Раздвигают их. Я покорно впускаю его. Крепче сжимаю ладони. Закрываю глаза.
Боюсь упасть в пропасть.
Как же сладко... как же хорошо...
Я покорно принимаю все, что дает мне он.
Мой любимый. Мой Белый. Мой Феденька.
Наш поцелуй набирает обороты. Задыхаюсь. Легкие разрывает от дефицита кислорода. Но я не могу отстраниться. Лучше смерть, чем остаться без его губ и рук.
Далеко не сразу я слышу стук. Мое сердце колотится, как ошалелое.
Нет. Это не сердце. Кто-то стучит в распахнутую дверь.
Федя прижимает меня к своей груди, закрывая от нечаянного свидетеля.
Я боюсь открыть глаза. Мне не стыдно, нет. Просто вдруг это все – мой сон. А я не хочу просыпаться.
– Интересно у вас здесь, – слышу знакомый, немного насмешливый голос.
Я не разжимаю рук. Сгребаю ими Федину футболку в кулаки.
Нет. Не отдам. Не отпущу. Мой!
– Думал, ты спеца отправишь, – роняет Федор, обнимая меня, гладит по волосам, затылку.
– Решил лично сопроводить доктора, заодно проверю, куда сливаются деньги из бюджета, – поясняет Вратислав Барновский. И я все же решаю выглянуть из своего укрытия. Сталкиваюсь с насмешливым взглядом мужа подруги. – А говорят, ты на каком-то там фестивале калача. А у вас тут и без фестиваля веселье.
– Здравствуйте, Вратислав Павлович, – негромко сиплю я.
– Непорядок, Белый, – цокает Слава. – Довел девчонку до такого состояния. Мне теперь придется еще и больничку инспектировать.
– Это не Федя..., – начинаю возражать я. Федор не виноват.
– Исправим, – заключает Белый и устраивает меня обратно на подушки.
Я пытаюсь возразить. Цепляюсь за его большую и теплую ладонь.
Он перехватывает мои пальцы. Целует их, не смущаясь присутствия Славы.
Этот жест выходит слишком личным и интимным. Я вспыхиваю смущением.
– Пока врач осматривает, на пару слов, Федь, выйдем, – говорит Барновский, впуская в комнату незнакомого мне мужчину в форменном комбинезоне с нашивками МЧС и с красным чемоданом в руке.
Послушно лежу в постели. Отвечаю на вопросы. Вслушиваюсь в мужские голоса, которые доносятся из соседней комнаты.
Ничего не понятно. Слов не разобрать. Но, кажется, конфликта нет. И все спокойно.
После осмотра, мне ставят систему. Я неприятно морщусь, когда катетер входит в вену.
Сил совсем не остается. Тихонько лежу, прикрывая веки. Пытаюсь вспомнить, что же все-таки произошло, и как я здесь оказалась.
В комнату возвращается мой Белый. Врач оставляет на тумбочке пластиковый кейс с лекарствами, поверх – исписанный листок.
– Госпитализация не требуется, но если настаиваете... – начинает мужчина.
– Нет! – очень быстро и резко отвечаю.
Федя смотрит на меня, привычно хмурясь. Я улыбаюсь. Пусть видит, что я совсем не боюсь его угрюмого взгляда.
