— Не расслабляйся, детка. I'll fuck you soon. You'll beg for more. I promise (Скоро я тебя трахну. И ты будешь молить о большем. Я обещаю.). — Провел пальцем по скуле и отвесил ей пощечину. После этого приказал проваливать.
Зара ушла, не проронив ни слова. Все её возможные слова навсегда останутся в ней, задохнутся и умрут. Так же, как и её обида. Сейчас она достанет свои любимые Vogue, выкурит пачку, и ей станет легче. А если нет, то придется открыть что-то покрепче. Например, коньяк. Она убьет в себе все чувства на сегодня, пусть хоть на один вечер музыка ее души превратится из похоронной в клубную.
— Станцуем на своих же костях! — печально-воодушевленно сказала Зара и открыла бутылку "Хенесси", решая сразу перейти к тяжелой артиллерии. За шлюх. За жизнь. За все мечты и надежды, что были уже мертвы. За счастье, что обходило ее стороной с самого рождения. И за смерть, которую она не уставала звать день изо дня. За любовь, чтоб её! Она махнула одну, вторую рюмку, и сразу стало немного легче.
Ее жизнь брала сейчас новый поворот. У нее менялись хозяева. Передел имущества. Зара улыбнулась этим мыслям захмелевшей улыбкой и выпила еще один бокал. Вот и докатилась она до пьянки в одиночестве. Это женский алкоголизм в чистом виде. Ну и пусть. Она всегда была одна. Одна жила, одна умирала, одна выгребала эту жизнь. И пить будет тоже одна.
Одна. Одна! Одна... Всегда одна.
— Мама, мама! Прости меня! Прости... — кричала девушка и плакала. — За все прости. Слышишь? Прости и вернись!
Слезы текли по щекам и падали на подушку, которая вся была пропитана ими. Зара хваталась за воспоминания, которые безжалостно выдавало ее подсознание, желая добить окончательно. Девушка металась по кровати, находясь на границе мира снов и реальности. Сейчас она проснется и увидит маму, прикоснется к ней… и мираж растает. Она хотела, чтобы мама услышала ее хотя бы во сне. Хотела просто сказать, как любит ее, несмотря ни на что, как скучает.
Отчаяние, затопившее Зару, быстро сменилось диким страхом, ужасом, пробирающим до костей. Лес, ни души в нем, она наедине со своими мучителями. Всю жизнь она старалась стереть их лица из памяти, но память упорно цеплялась за них, словно была мазохисткой. Их руки, их противные прокуренные голоса, их злость и похоть, направленные на нее. Ее страх. Неподконтрольный ей страх, чувство, леденящее душу. Солнце тогда перестало светить для нее навсегда, на ее мир опустилась тьма.
— Нет, не надо! Отпустите! За что?! — захлебывалась в слезах она, обращаясь к пустоте.
Девушка с криками проснулась, слезы уже не умещались у нее внутри. Она боялась, что из глаз начнут бить соленые фонтаны, разбрызгивая ее боль вокруг. Зара резко села на постели и, закрыв лицо руками, горько заплакала. Как же она устала. Эта боль воспоминаний проходила высоковольтными проводами по ее телу, замыкаясь где-то в сердце. Было ощущение, будто она жила, подпитываемая исключительно болью. Почему ее сердце до сих пор билось? Оно устало биться просто так. Оно хотело биться с мечтой в такт. Но мечты были убиты, разобраны по кусочкам и похоронены. Она даже не успела сделать шаг к ним, к мечтам, как осталась без ног. Больше идти она не могла. Не могла мечтать, не могла жить.
Отдышавшись, Зара убрала руки от лица, но глаза не открыла. Грудь судорожно вздымалась, легкие качали воздух, торопясь, пока она снова не заплакала, переставая дышать. Горло сдавливал ком из печали и страха, который еще пытался утащить ее в бездну отчаяния.
— Ненавижу! — крикнула в последний раз Зара, вкладывая в этот крик всю свою истерзанную душу и разбитое сердце, и стукнула кулаком по постели.
Ей нельзя пить. Она же знает это. Всегда после этих грандиозных попоек она просыпалась среди ночи или в обед следующего дня и рыдала. Алкоголь бередил старые раны, которые никогда не заживут до конца, прижигал их раскаленным железом, а затем посыпал солью. Но она всё равно каждый раз возвращалась к этому нехитрому способу устранения грусти. Звон бокалов и рюмок был её любимой мелодией, а жгучая жидкость — лучшим лекарством. Зара не считала себя алкоголичкой. Пила она довольно редко, когда хотелось почувствовать себя живой. А что может помочь лучше, чем яркие и болезненные воспоминания? Она прятала их так глубоко внутри себя, что, казалось, и не достать. Но алкоголь справлялся с этой задачей на «ура». Сейчас её жизнь стала такой серой и безликой, что и вспоминать было не о чем. Прошлое же было насыщено событиями, окрашенными во все оттенки чёрного. Оно было настолько пошлым и грязным, что порой она шла в душ, чтобы смыть с себя эти сны.
Зара открыла глаза, видя перед собой лишь размытые пятна вместо спальни. Чертова квартира! Она ненавидела ее до дрожи. Да, она жила в шикарном доме, в квартире с евроремонтом. Но что у нее было здесь, кроме мебели и выедающего душу одиночества? Ни-че-го. Зара кинула подушку, ту самую, которая собрала всю её сегодняшнюю боль, в кресло, что стояло напротив кровати.
— Ненавижу! — вырвалось у нее против воли. Хочет кричать и будет кричать. Уж хоть это она может себе позволить?
— Меня-то за что? — раздался удивленный, но в то же время бесцветный мужской голос откуда-то со стороны кресла.
Зара окончательно протрезвела и вскрикнула, увидев мужчину, сидевшего напротив. Макс! Но что он тут делал? Она же не давала ему ключи от своей квартиры!
— С добрым утром, дорогая, — сказал он и запустил подушкой в стену рядом с ней.
Подушка упала в нескольких сантиметрах от девушки, а сама она вжалась в спинку кровати, испугавшись его дальнейших действий.
— Что вы тут делаете? — спросила Зара дрожащим голосом.
— Встречный вопрос. Какого черта ты напилась?!
— Мне захотелось, — дерзко ответила девушка и неосознанно подалась вперед, как бы выражая свою свободу в действиях.
— Милая, ты делаешь только то, что мне захочется, — жестко сказал мужчина и поднялся. — Вставай.
Он стоял сейчас перед ней, такой могущественный и сильный... У Зары закружилась голова. Что он хотел сделать? Ударить? Изнасиловать? Поставить на колени? Девушка осторожно встала и двинулась в сторону Макса, путаясь в простыне. Внезапно голова закружилась сильней, и Зара начала падать. Но он поймал ее и прижал к груди. Он хотел... утешить ее и дать свою защиту? Её слезы разбили его щит из ненависти и отвращения. Её слезы были его слезами. Он также плакал когда-то, будучи ребенком, также звал маму, просил ее простить его за все, за все несуществующие грехи. Слёзы девушки были чистыми, как капли утренней росы на траве. Они были такими искренними, что он не мог им сопротивляться, хоть и пытался изо всех сил. Жалеть шлюх было не в его стиле!
