— Аж глаза позастило… Ты как она тогда… и волосы те же… и тело…
Первый раз видела (нет, не видела, нос в руки уткнув!), чтобы растерялся Епифан. Или все-таки видела?
Откашлялся, растерю прогоняя, пробормотал что-то — не расслышала толком — про силу привадную да перекидную, потом громче:
— Кто же тебя прикиду учил-то, девица?
Даже голову подняла: какому прикиду???
Он понял, что ничего не поняла. Еще пуще растеря в голосе: — Так ты и это… сама? Велика сила Рода! Ох велика… Ну, не обессудь тогда, дочка — кому много дано, с того много и спрошено!
Прошелестел снятый опоясок — широкий, сыромятный. Вскинулся над девушкой, и спросил первый разочек — широкой жгучей полосой по круглому заду…
Ответило тело первой, несильной судорогой — словно поудобней легла, чертовка! Ну, девка-Олька, ну чаровница! Я тебе покажу Березоньку! Зла не держал — да и за что? — но драл от души, старательно. Выколачивал из гибкой спины и спелой задницы даже ту мелочь неправедную, что успела прилипнуть… вон как те иголки сосновые к бокам и бедрам — видно, когда под ударами крутится…
А она не понимала, что с ней. Как-то удивленно заметила, что греховного стыда и не было — когда вот так, прямо перед ним, рубаху скинула и в чем мать родила сама себе битья виновного просила. Не то, что тогда, после Огнивицы — не хотела, чтобы он тогда правеж зрел, стыыыдно было! А теперь-то что? Ведь не отец он ей, да и она не дитенок мелкий, чтоб под родительской рукой учиться-мучиться!
— М-м-м… — не от боли, от старания застонала: чтобы помочь опояску кожаному — посильней печатай, сыромятка, я же сама легла… виновна-а-а!!! Не жале-е-ей!
x x x
…Снова рвануло хохотом, когда встала из-за стола, в показ, деловито, ту доску с собой взяла. Даже кормчий, обычно только улыбавшийся, охотно ржал со всеми. Головой мотнул: — Ну ты и правда Гертта!
Наклонилась к его уху, внятно шепнула, старательно выговаривая уже понятные, но еще чужие на язык слова:
— Мое имя Олия!
Он хотел пошутить, но почему-то не стал. Да и ей было некогда — уже шел с той стороны стола конунг, приветливо помахивая топором. Легким, не боевым. Да, конунг, я готова! Давай, еще часик пошутим, на потеху твоей веселой братве!
Потеху устраивали не только они с конунгом — если позволяла погода, в охотку махали топорами да мечами все, кто не был занят. Но поглядеть, как конунг учит Гертта было куда интересней — и не только потому, что Гертт был в такой коротюсенькой курточке и такой длинноволосый. Просто двигалась она, — он,? —забери вас всех Лахти! — запутала совсем! — как-то не по обычному. Словно играла-танцевала, как остальные девки весной, на лужках. Но остальные девки без меча и круглого небольшого щита, без перевязки на голове, без ремешков на сильных ногах, высоко открытых, тьфу, ну что ты будешь делать! Пошли лучше смотреть, как Аррик с Бочкой дерутся!
Возле это странной пары — конунг и его ученица — в близкой близости оставались только двое. Неразлучный с конунгом кормчий и привязавшийся к Олии Свенельд — тот, шлепальщик за столом…
На этот раз все шло подозрительно гладко — Олия успешно подставляла щит, ловко уходила и от правых, и от верхних ударов, пару раз даже получился перекат, который так намучал ее у стражиц — ну не выходило! А сейчас вышло, только конунг покраснел отчего-то даже сквозь бороду, а кормчий аж башкой завертел. Нечего тут краснеть, сами такую куртку дали…
потом еще несколько удачных атак, а потом конунг так смешно споткнулся, так охнул, глаза испуганные, — она как раз на левый удар снизу пошла — вот сейчас достааану!
И небо в крапинку, палуба в спину с размаху, а сверху эта чертова туша в кольчуге! Да в нем весу как в бооочке… — глаза в глаза… Не двигаясь. А глаза искрястые, красивые! Не двигаясь. Дыхание в дыхание. Пальцы на горле — просто так, обозначить захват. Его пальцы на ее, ее — на его. Даже не почувствовала, что задыхается с непривычки, даже забыла, что можно вот так ногами, вот так уйти… в голове застучало молоточками кем-то сказанное: и куда торопишься, девка? Еще подержишь на себе мужика!
Покраснели вдруг сразу оба. Как ошпаренные разлетелись — конунг едва успел топор подхватить, а Олия свой меч. Засопела упрямо — мол, не победил! Так нечестно! И он засопел, как мишка возле дупла: ну чего кусаки такие, меда не даете?
Умно встрял кормчий, словно и не видел ничего:
— Щит треснул… кончай бой, Ольгерта!
Оглянулся на него Олаф:
— Как ты ее назвал?
— Ольгерта, — четко повторил кормчий. — Это ее имя.
Свенельд старательно пыхтел в бороду, шлифуя обрезком старой шкуры медные накладки, нашитые на высокие сапожки. Нашивала их Аньтика, причем дырочки для кожаных ниток ковырял ножом тоже Свенельд — единственный, кого Аньтика перестала бояться, не забиваясь в угол при появлении очередного викинга. И сейчас она сидела ну почти что рядом, хитрыми узелками сплетая какую-то обновку из амуниции, которую неистощимо придумывала для Ольгерты. И тоже пыхтела почти в ритм со Свенельдом — получалось у них это так забавно, что Ольгерта не выдержала и, тоже полируя тряпочкой свой легкий меч, включила громкость:
— Пышшш-псссь! Пышшш-пссь!
Свенельд с Аньтикой удивленно вытаращились, переглянулись, потом поняли и охотно заржали — точнее, заржал конечно Свенельд, утробно угукая лесным филином. Короткий хихик Аньтики вплелся в ухание, Свенельд по старой доброй привычке взмахнул лапой, чтобы шлепнуть Аньтику то ли по плечу, то ли еще куда, но потом притормозил руку и сунул ее в лохмы бороды — а ну как опять Ольгерта в ответ пошутит… У нее на уме сама Фрейя не знает, чего будет — огребешь ни за что!
Ольгерта оценила этот жест, чуть усмехнулась и ласково подышала на блестящую сталь клинка. Поймала свое отражение — ремешок с красивым серебряным оберегом придерживал непокорные волосы, отяжелевшие от морской соли. Только теперь с ремешка, который стал шире и плотнее, сбегала сеточка, прикрывая щеки и затылок — легкая, витым серебром кованая. Откуда ее откопал запасливый хомяк-кормчий, она не спрашивала, но быстро заметила — теперь с ней по-свойски шутить стали еще реже, чем раньше.
Опасливо — не опасливо, но поглядывали с налетом какой-то робости. Конунг просвещать не стал, думал и сама знает — да откуда Олии было знать, что такую сеточку валькирия должна меж боями носить, чтобы шлем боевой легче на голову ложился, плотней на волосах, к сетке привычных, сидел и не мешал в нужное время… Ну не было такого в свиточках Березихи! А может и было — значит, мало на правежке отлежала, не все как положено заучила да упомнила. Вот про Фрейю как-то вроде в памяти всплыло, про Локу ихнего, проныру, да про волка Фенрира. А про волка и то лишь потому, что стра-а-ашный!
