Из-за стены до меня доносились страстные вздохи и стоны. Но то, что я увидел, позволило дьяволу вновь обуять меня. Руки бессознательно потянулись к моему безжизненному приапу, стараясь вернуть ему его утраченные силы. Я был смятен и раздавлен. Мои трибады сплелись бедрами и бешено терлись друг о друга. Они предавались этому занятию с таким рвением и с такой силой сжимали друг друга в объятиях, которую может дать женщине только близость сладчайшего из наслаждений. Можно было подумать, что они хотят растерзать друг друга, так судорожно были напряжены их мышцы и так стремительны были их прерывистые движения.
— А-а… о-ох, — кричала Фанни, — сильнее сожми меня!.. О-ох!.. Ну… постой!.. М-м-м… — и несколько раз конвульсивно сократив мышцы, Фанни замерла в объятиях Гамиани, которая яростно кусала подушки, простыни и даже свои волосы, которые то и дело попадали в ее широко открытый рот. Но вот и страсть графини достигла апогея. Гамиани сдавленно вскрикнула, тело ее напряглось до предела и, затрепетав, обмякло. Вершина наслаждения была достигнута. Я пожирал глазами эту ярчайшую картину и завидовал этим женщинам…
— Я так устала, — томно произнесла Фанни, — у меня все болит, но зато какое это наслаждение!
— Чем больше усилий мы тратим, чем труднее путь к блаженству, тем сильнее и пленительнее наслаждение, которое нам удается испытать, — сентенционно заметила Гамиани.
— И я его испытала! — воскликнула Фанни. — Никогда я еще не чувствовала такого счастья! Я даже не знаю, сколько оно длилось: вечность или мгновение. Я будто приняла огромную дозу эликсира любви. Даже самое сильное воображение не способно воссоздать такое блаженство, и никакими словами не опишешь этого. Теперь я могу с уверенностью сказать, что я испытала настоящее наслаждение. Но ты, Гамиани, как ты искушена в этом! Твоя неистовая страсть и изощренная фантазия меня порой пугают. В этом слишком мало человеческого. Иногда я даже спрашиваю себя, уж не дьявол ли ты, принявший облик прекраснейшей из женщин? Одна природа не может научить нас всему этому. В том, что мне довелось испытать с тобой, есть что-то сверхъестественное.
— Боже, до чего ты еще наивна, моя девочка, — рассмеялась Гамиани, — вот ты уж действительно поражаешь меня! Едва испытав настоящее наслаждение, едва приобщившись к могущественному и великому клану трибад, ты проявила столько искусства, такую страсть, на которую не способны даже самые искушенные женщины, и при этом еще удивляешься, каким это образом женщина, обладающая огромным опытом, знает и умеет больше тебя. Мне самой кажется странным, как такая наивная девушка, обладающая столь невинной душой, может быть в то же время так порочна. Что же, видно придется несколько просветить тебя. Не могу же я допустить, чтобы мой безукоризненный и обладающий столь богатыми практическими навыками партнер был так беспомощен в вопросах теории. Но сначала обними меня. Вот так! А теперь слушай. Сейчас я расскажу тебе о моей жизни в женском монастыре, куда, как тебе известно, я убежала, вырвавшись из слишком страстных объятий моей любезной тетушки и ее очаровательных друзей. Быть может, мой рассказ поможет тебе лучше узнать меня, да и себя тоже.
Часто в мыслях своих люди обращаются к прошлому, как будто ответ на вопрос «что было?» включает в себя и ответ на вопрос «что будет?». Случается, что в прошлом люди находят объяснение настоящему, но будущее, что скрывает оно в своей загадочной неопределенности? Самое далекое прошлое для нас ближе самого близкого будущего. Нам не дано знать, что случится через мгновение, но зато нам хорошо известно, что было столетие назад. Так что я буду говорить о том, с чем я достаточно хорошо знакома, — о своем прошлом. Жизненный путь, каким бесконечным он нам кажется, когда мы, падая от усталости, идем без цели и надежды! Но каким ничтожным выглядит расстояние, пройденное нами, когда мы оглядываемся назад…
Жизнь в монастыре казалась мне райской, после того, что мне пришлось пережить в доме своей тетушки. Послушницы радушно приняли меня в свою семью, и хотя особой близости у меня с ними не возникло, обращались они со мной очень дружелюбно. Особенно хорошо относилась ко мне мать настоятельница, чье расположение мне удалось завоевать с первых же минут появления в монастыре. Полюбив меня за мой острый и проницательный ум и кроткий нрав, она часто советовалась со мной относительно монастырских дел, которые приносили ей немало хлопот. При всякой нашей встрече она ласково и приветливо мне улыбалась, и всегда у нее для меня находились чуткое слово или веселая шутка. В свою очередь, я сильно привязалась к своей старшей подруге и охотно делилась с ней сомнениями, тревогами, радостями и огорчениями, планами на будущее. О чем только не разговаривали мы с ней! Мать Иоанна — таково было имя настоятельницы, несмотря на строгий монастырский устав, не отказывала ни себе, ни сестрам в маленьких плотских радостях. Она охотно и с заметным удовольствием ела скоромное, не был наложен запрет и на спиртное. Сквозь пальцы смотрела она и на увлечение многих из нас светскими романами. И лишь в одном мать Иоанна была непримирима — в отношении к мужчинам. Она ненавидела их, и эту ненависть старалась внушить мне. Надо сказать, что это ей удалось далеко не в той мере, в которой она хотела, пожалуй, она достигла даже обратного эффекта: кроме вполне естественного для девушки моего возраста интереса к сексуальным проблемам, она пробудила во мне несколько повышенную чувствительность.
До своего прихода в монастырь я была очень одинока и всегда ощущала необходимость иметь рядом близкого человека, которому могла бы полностью доверять, на откровенность и поддержку которого могла бы всегда рассчитывать. Мне так хотелось, чтобы меня внимательно выслушивали, хорошо понимали. И никогда еще никто не относился ко мне с такой чуткостью и вниманием, никто так хорошо не понимал меня, ни с кем я не была так открыта, как с матерью Иоанной. Она была для меня и близкой подругой, и старшей сестрой, и матерью. И я полюбила ее всем своим неискушенным и пылким сердцем, истосковавшимся по нежности. С благоговением я внимала ее речам, скучала, когда слишком долго ее не видела, и светилась счастьем, когда она была особенно ласкова со мной. С каждым днем наши отношения становились все более близкими, и я чувствовала, что необходима ей ничуть не меньше, чем она мне. И хотя это открытие допускало известное равенство в наших отношениях, я охотно признавала за Иоанной право старшей, не прекословила ей и не стремилась воспользоваться преимуществом, которое, благодаря моей дружбе с настоятельницей, помогло бы мне занять в монастыре привилегированное положение.
