Нав Так странно осознавать, что я держу ручку в последний раз… Сейчас я пойду на мост. Подумаю обо всём, взвешу все «за» и «против». Если ты читаешь это, то я уже приняла решение. Уважай его.
Надеюсь, отец не выбросит письмо, не вручив адресату. Надеюсь, хоть немного человечности в нём всё же осталось.
Теперь всё ощущается иначе Когда понимаешь, что уже совсем скоро никакие проблемы уже не будут тебя заботить, всё ощущается иначе. Наверное, тело противится этой идее, ведь как бы сильно мне ни хотелось умереть, жить я хочу больше. Но мысль о жизни, в которой ты не со мной, невыносима. Я окончательно сдаюсь сдалась. Ничего уже не будет хорошо…
Но я хочу, чтобы ты знал: пускай ты этого и не видел, пускай я этого не показывала или не могла показать, но я люблю любила тебя больше всего на свете. Это чувство заставляло меня двигаться вперёд, заставляло меня жить, было моим топливом. Я разрывалась от него, но и была самым счастливым человеком на свете, хоть ты этого и не видел.
Возможно, ты этого даже и не заметил, но это чувство меня и уничтожило. Я горела этой любовью. Именно она меня и сожгла.
Но знать тебя было моим благословением. И моим проклятием…
Прошу, ни в чём себя не вини. Я сделала свой выбор. Прими его.».
Тут и там письмо было усеяно уже высохшими каплями слёз, а также новыми — совсем свежими, совсем мокрыми.
Грудную клетку словно бы протаранили топором и проворачивали, проворачивали.
В отчаянии схватившись за область, в которой ещё билось беспокойное сердце, Томас повалился на промёрзшую землю, упёршись в неё коленями и локтями. Тут же вспомнил о заветном письме — том единственном, что ему оставила после себя Лив, и скорее спрятал его во внутренний карман пальто, боясь испортить.
Подползши ближе к могиле, Томас упёрся лбом в только что закопанную землю и принялся бить лбом, пачкаясь в грязи. От безудержных рыданий он не мог даже вздохнуть, став задыхаться и всё же набрал в лёгкие кислорода. Он бы и рад был задохнуться. Умереть прямо на месте, лишь бы оказаться рядом с Лив. Но прекрасно понимал, что этого не заслуживал. Ему суждено было жить. Жить в этой горечи. Потому что смерть стала бы освобождением, а он не был этого достоин.
Всё тело стала бить крупная дрожь, и голова разболелась пуще прежнего. Душевные терзания разрослись в масштабах, превратившись в физические мучения. Но отныне всё это было не важно.
Вероятно, Лив была права. Ничего уже не будет хорошо…
Неделю спустя
Впервые за последние пол месяца старшая школа Секима была наполнена гомоном взволнованных голосов школьников, восторженно делившихся друг с другом подробностями своих зимних каникул. Преподаватели же толпились в учительской, обсуждая планы на новый учебный семестр и грядущие экзамены, за которыми гордо вышагивал и выпускной вечер — грандиозное событие, каждый раз поражающее масштабами не только празднества, но и сентиментальности.
Отныне всё это не имело никакого значения, ведь все мысли Томаса были заняты переездом. За последнюю неделю мужчина решил плотно заняться сборами всех своих вещей. Снова картонные коробки, снова весь этот, такой ненавистный, геморрой. Но всё же так было лучше, чем оставаться в Секиме, где всё напоминало о Лив.
И вот уже тем утром мужчина сдал ключи от вычищенной до блеска квартиры недовольной хозяйке, рассчитывавшей как минимум на полгода аренды, как и было сказано в договоре, и даже не получил обратно свой залог.
Наконец, заехав напоследок в школу, шатен собрал оставшиеся вещи в коробку. Новое, блестящее чистотой оборудование для лабораторных работ, купленное из собственного кармана, Хиддлстон решил оставить новому учителю физики. Забрал лишь некоторые книги, документы, чайник, кружку, сменную обувь и вешалку для пальто.
Невооружённым глазом было ясно, что новый директор — мистер Бирс, которого Мейсон назвал «настоящим зверем», уже перенял бразды правления: на входе установили специальные турникеты, фиксировавшие вход учеников в стены школы по специальным пропускам; также на входе у детей забирали телефоны, закрывая их в специальных ящиках, и теперь школьники должны были ходить в единой для всех униформе серого цвета. И это было только верхушкой айсберга.
Проходя мимо локеров, Том невольно заметил небольшой мемориал, который ребята организовали у шкафчика Лив, прикрепив к нему цветы и записки с добрыми словами. Конечно, это было жестом чистого сердца, но неожиданно даже для самого себя Том ощутил прилив гнева.
Лицемерие!
Ведь он прекрасно видел, как те же самые ребята травили Оливию изо дня в день.
Ладно… В конце концов, это не они довели её до гроба…
Наверняка многие осознали свою ошибку. Например, как Кэти, одиноко стоявшая напротив красочного мемориала.
Непривычно было видеть её такой: в простых туфлях без шпилек, графитовых гольфах, такого же цвета юбке, светло-сером пиджачке с чёрным галстуком. С собранными в небрежный хвостик на затылке волосами и без привычной алой помады на губах, что делало весь её вид каким-то блёклым. В руках она держала какой-то плакат.
— Мисс Стюарт, — приветственно кивнул ей Хиддлстон, остановившись напротив фотографии Лив из школьного альбома за девятый класс, прикреплённой к дверце локера.
— Мистер Хиддлстон, — тут же встрепенулась Кэтрин и, заметив небольшую коробку с вещами в его руках, нахмурилась. — Вы уходите?
— Да, — через силу выдавил улыбку мужчина, — думаю, так будет лучше для всех.
— Очень жаль, — тяжело вздохнула рыжеволосая, — мы будем очень скучать. Я даже полюбила физику…
Шатен неопределённо пожал плечами.
— Правда, мистер Хиддлстон, — заверила его девушка со всей серьёзностью в голосе, — наверное, так интересно больше не будет.
— Не нужно рубить с плеча. Может, придёт кто-то намного лучше? — И тут же решил перевести тему, дабы избежать расспросов.— Ты развешиваешь плакаты?
— Ах, да, — оживилась Кэти, будто бы вспомнив о вещице в своих руках, и тут же продемонстрировала её Томасу.
На плакате была изображена девушка, роняющая горькие слёзы, и парень, схватившийся за голову в отчаянии. А также был написан номер кабинета и что-то про общества взаимопомощи под покровительством школьного психолога.
— В новом году всё будет по-другому, — задумчиво пробормотала рыжеволосая вдогонку своим мыслям.
— Что ж, я желаю тебе удачи, — сжал губы в подобии улыбки Том.
Наконец прозвенел звонок, оповещающий учеников и преподавателей о начале первого урока. Быстро свернув плакат в трубочку, Кэти скорее удалилась в кабинет, оставив Хиддлстона одного в пустующем коридоре.
Простояв так ещё несколько минут, мужчина всё же аккуратно отклеил фотографию с недовольной физиономией Оливии, после чего, спрятав её в карман, отправился к выходу из школы, к чёрному Седану, запрятав коробку в багажник, и без того набитый вещами.
Но внезапный оклик вывел его из глубоких размышлений.
— Дебра? — удивился мужчина, завидев блондинку, спешившую из школы аж с двумя коробками вещей, и вновь испытал прилив гнева.
— Ты уезжаешь? — удивилась женщина, подбегая к своему автомобилю и укладывая коробки в багажник.
В голосе читалось искреннее удивление и… разочарование?
— Я думаю, мы оба понимаем, что так будет лучше, — безразличным тоном отозвался шатен, не желая устраивать сцен. Просто не было сил.
Тяжело вздохнув, Дебра внимательно вгляделась в его лицо и затем расплылась в нежной улыбке, от которой стало только тошнее.
— Я прошу прощения за всю ту боль, что причинила. Ты был замечательным другом, по которому я буду очень скучать. Приезжай в гости.
И протянула руку, до которой мужчина даже не дотронулся, смерив женщину осуждающим взглядом, говорящим за себя.
— Ты убила её…
Глаза блондинки в ужасе расширились, и ноги даже подкосились, отчего Андерсон едва ли не упала навзничь.
— Что ты говоришь такое? — шёпотом спросила она в шоке.
— Ты начала всё это, — покачал головой Том, глядя в одну точку, — сделав то фото. Я не пытаюсь скинуть всю вину на тебя, но просто хочу, чтобы ты осознала это в полной мере.
