52
До смерти, малыш…
© Александр Георгиев
Любовь – страх.
Самый сильный. Самый дикий. И самый, мать вашу, лютый.
Я сдался этому чувству, когда уже не мог бороться. И сразу же взлетел на такие космические вершины, с которых не было видно остального мира. Меня затрясло, закружило, подбросило еще выше. Я наслаждался своей любовью и все больше в ней нуждался. Я захлебывался, давился и жрал свой кайф еще более жадно. Я парил, пылал и гонял на запрещенных скоростях.
И все это время я боялся.
Боялся обидеть, разочаровать, напугать, ранить, потерять… Но больше всего я боялся измены и предательства. Ужаснее этого для меня не существовало ничего в мире. Этот страх рос со мной с того самого пятилетнего возраста, когда отец впервые загулял. Он был моим монстром под кроватью. Моим духовным демоном. Моим извращенным божеством.
Напряжение росло поразительно методично и крайне уверенно. Я понимал, что не вытягиваю эти отношения, не вывожу свою любовь... Но ни отпустить неконструктивные страхи, ни избавиться от безосновательных на тот момент подозрений, ни проработать убийственные эмоции не мог. Умом, конечно, осознавал, что мчу на скоростном поезде прямиком в бетонную стену. Это пугало еще сильнее. Однако остановиться шансов не было.
Подсознательно каждую секунду нашего «вместе» в обратном порядке отсчитывал. Подсознательно принимал то, что рано или поздно все закончится. Накал последних месяцев являлся столь изматывающим, что подсознательно я этого даже жаждал и ждал.
И вот это напряжение достигает подрывного максимума. То, чего я боялся до ужаса, происходит. Столкновение со стеной моих страхов является чрезвычайно внезапным, безумно оглушающим и зверски болезненным.
Удар. Взрыв. Посеченная искрами темнота.
Тот, кто размахивается, перенеся всю боль на одну из моих конечностей – это не я. Монстр, которого я неосознанно вскармливал семнадцать лет, высвобождается. Я умираю. И воскресаю секундой позже, когда ладонь с разрушительной яростью уже касается самого дорогого, что у меня было, есть и будет… Воскресаю лишь затем, чтобы снова умереть. Только теперь не от катастрофы предательства, а от той трагедии, которую сам на нас обрушиваю.
Мой монстр, раздутый от боли до размеров Халка, желает уничтожить Соню, а всаживает кол себе же в грудь. Кол, который будет сидеть в моем сердце всю оставшуюся жизнь.
Я не ее бью. Я себя добиваю.
Падаю на колени. Начинаю осознавать, задыхаться, рыдать. Познаю настоящую боль.
За той бетонной стеной, которая меня приняла в свои смертельные объятия, а спустя время перемолола в фарш и выплюнула, всепоглощающая бездна.
Ад является тем же космическим пространством. Только если рай куражит и превращает нас в танцующие солнечные блики, то эта дыра попросту непригодна для существования. Меня на входе наживую вспарывают. Из груди вырывают сердце. Поджигают душу. И она сгорает. Вспыхивает и сгорает за секунду.
Говорят, двум смертям не бывать… Врут.
Что они знают?
Измена. Пощечина. Две мои персональные смерти, которые по мучительности уравновешивают чаши весов. Я поднимаюсь, как только у меня появляются на это силы. Убегаю от первой, но вторая остается со мной навсегда. В какой-то момент я не без потрясения обнаруживаю, что по ужасу она перекрывает мой патологический страх предательства.
Я хуже того, кого считал истинным злом.
И мне предстоит с этим жить.
Скажите, блядь, на милость, как?!
Любовь – обман.
Самый упоительный. Самый желанный. И самый, мать вашу, жестокий.
Как ОНА могла?! Почему?! За что?!
Да, блядь… Я же сам – не дебил! Знал, что по-другому не бывает! И все равно поверил в какое-то вечное счастье!
Я не могу дышать. Не знаю, за что зацепиться. А потому цепляюсь за злость. На сладкую пилюлю Соню Богданову, которая оказалась бомбой замедленного действия и вырвала мне нутро. Только таким образом удается… Нет, не глушить. Немного обезболивать чувство вины. А вы, мать вашу, знали, какое оно, сука, мучительное? Ни с чем не сравнить!
Я не прощаю ЕЕ. Не прощаю себя. Не пытаюсь ничего вернуть. Понимаю, что это уже невозможно. Но когда Чара сообщает, что Соня плачет, я, блядь, на все кладу и еду к ней.
Думаю о том, что сказать. Думаю, как успокоить ЕЕ. Думаю, как усмирить себя.
И вместе с тем осознаю, что не вымолвлю ни слова.
Обнять?
Вещи летят через балкон фонтаном.
Любовь до гроба закончена. Согласен.
И я ухожу дальше выживать. Мечусь по инерции, как кусок горящей в агонии плоти.
Отыскиваю-таки этого трусливого мудака Лаврентия. В припадке безумной ярости избиваю. За то, что он у меня, сука, отнял, почти убиваю его. Намерение было именно таким. Мне ведь терять нечего. Мешают. Не дают довести дело до финиша.
Молюсь, чтобы эта тварь выжила. Но не потому, что перед угрозами уголовного наказания ссу. Нет. Траектория та же. Я хочу повторить процесс «умышленного нанесения тяжкого вреда здоровью», действовать изощреннее и хладнокровнее, довести до короткого и емкого «убийство».
