— Отдайте мои документы! — решительно требует она и даже вытягивает руку ладонью вверх, отчего плетёные из разноцветных ниток браслеты на её запястье сбиваются в одну кучу.
Такая наглость меня и обескураживает, и злит, и веселит. Наверное, сиди рядом со мной девушка на машине стоимостью с квартиру, и я бы сразу отправил её восвояси с пропущенными мимо ушей напутствиями не нарушать больше правила дорожного движения. Но с этой хочется бороться до последнего, чтобы получить хотя бы моральную компенсацию за свою тщательно скрываемую доброту.
— Не объясните, почему вы ехали по обочине и врезались в ограждение?
Она резко отдёргивает ладонь, — будто следом за вполне логичным вопросом я мог бы вцепиться в неё зубами, — и начинает нервно поправлять волосы, отводя взгляд в сторону.
— Я… плохо себя почувствовала.
— Вы болеете?
— Нет. Наверное, голову напекло.
Я аж хрюкаю от смеха и тут же удостаиваюсь возмущённо-укоризненного взгляда.
Нет, в столице действительно вот уже дня три как перестали лить дожди, но выглянувшее из-за туч солнце настолько тусклое и унылое, что язык не повернулся бы сказать, что оно светило, — скорее, неубедительно подсвечивало.
— Врать вы не умеете, — заключаю с разочарованным выдохом, — и водить машину, видимо, тоже.
— Всё я умею! Случайно заснула, — раздосадованно отзывается она, и меня так и подмывает с ехидной ухмылочкой признаться, что я понял это с самого начала. Сколько таких спящих красавиц и красавцев мне встречается в ночные дежурства, не сосчитать.
— В Москве давно?
— Три дня.
— С какой целью приехали в столицу?
— А вам какая разница?
— Противодействие распространению проституции и наркоторговли, — отчеканиваю, не задумываясь, и, прежде чем она успевает разразиться гневной тирадой, для которой уже набирает полную грудь воздуха, задаю следующий вопрос: — Запрещённые, наркотические вещества перевозите?
Я снова смотрю на неё в упор с выработанным профессией убийственно-серьёзным взглядом, а потому могу воочию наблюдать, как медленно сдувается в ней пузырик злости. Кажется, под конец даже слышно тихое «пуньк», одновременно с которым она прикрывает глаза на пару секунд.
Интересно было бы услышать, какими красочными эпитетами она сейчас мысленно меня награждает.
— Нет, ничего не перевожу.
— Вы замешкались. Я вынужден буду провести досмотр вашей машины.
Не то чтобы меня так подстёгивало внезапно слишком убедительное спокойствие её голоса, но досмотр я бы провёл в любом случае, — оставалось только найти наиболее нелепое обоснование для него, чтобы разозлить это чудо ещё больше.
И настроение сразу такое хорошее становится. Лучше бы всегда так, а то на остановленную вчера девушку с подаренными правами мне пришлось перевести целую упаковку бумажных салфеток и ещё тысячу нервных клеток — на подъехавшего спасать её спонсора.
Внутри машины оказывается примерно то, что я предполагал: на заднем сиденье маленькая подушка и флисовый плед, в багажнике — два чемодана, забитая под завязку спортивная сумка и какие-то пакеты, копаться в которых я не собираюсь. Лада стоит рядом с Ладой (не могу сдержать улыбку, мысленно проговаривая этот глупый каламбур), старательно изображает расслабленное спокойствие, но выходит у неё так себе: приходится ёжиться из-за поднявшегося к вечеру ветра, да и взгляд растерянный, мечется от меня к смятому от удара капоту.
— У меня нет денег, — внезапно сообщает она, впервые придвигаясь на шаг ближе ко мне, а не пытаясь держаться как можно дальше.
— Сочувствую, — бросаю ей через плечо, а потом разворачиваюсь и хмурюсь. — Подождите, или вы хотели попросить в долг?
— Вы всегда так разговариваете?
— Как «так»?
— Вы надо мной издеваетесь!
— Нет.
— Насмехаетесь!
— Нет.
— Ой, идите к чёрту! — взрывается она и бросается к водительской двери, но так же резко останавливается и приказным тоном снова обращается ко мне: — Отдайте мои документы.
— Только после того, как я заполню протокол.
— Так заполняйте!
— Вы будете ждать здесь? — моя бровь взлетает вверх сама собой, а язык так и чешется посоветовать ей хотя бы набросить на себя что-нибудь сверху. Невозможно же спокойно наблюдать за этим дрожащим от холода чудиком в одной тоненькой кофточке.
— А вы боитесь, что я без документов от вас уеду?
— Да куда же вы на неработающей машине уедете, — как и следовало ожидать, после этих слов она впадает в ступор и смотрит на меня так, что мне невольно начинает мерещиться собственная вина в разбитой ею машине. Это чертовски неуютное ощущение хочется немедленно сбросить с себя, — мне и без этого хватает поводов постоянно чувствовать себя виноватым, — поэтому я резко и громко гаркаю на неё: — Да оденьтесь вы уже!
Она вздрагивает, испуганно оглядывает себя, — согласен, фраза вышла уж очень двусмысленной, — и лезет в багажник, вытягивая оттуда что-то несуразно огромное, вязаное и такое же пёстро-разноцветное, как и её сумка.
— Вы хотите сказать, что моя машина сломалась?
— Вероятно, — отвечаю очень уклончиво, хотя в голове крутится циничное «вероятно, она умерла».
Да этой машине, судя по отлетающим при прикосновении кускам ржавчины, — я не специально, просто опрометчиво решил прислониться к двери, — больше лет, чем самой девушке. И что-то мне подсказывает, что жизнь она прожила более увлекательную и разнообразную, чем своя одушевлённая тёзка.
— А я могу… проверить? — её голос печальный, на грани отчаяния и подступающих слёз, кажется, и правда блеснувших на мгновение в глазах, и мне снова становится не по себе.
Так, судьба! Я требую от тебя немедленного ответа, для чего мне всё же послано это чудо: в поощрение или наказание?
— Проверяйте.
Пока она безуспешно пытается завести двигатель, добиваясь только новой порции дымка из-под капота, я отхожу в сторону и закуриваю. Пробка рассосалась, будто и не было её никогда, и мне хочется поцокать языком, замечая, как массово все нарушают установленный скоростной режим.
Время вышло, и пора бы уезжать домой, — завтра праздничный день, а значит только успевай отлавливать пьяных, пока не убились сами и не поубивали других.
Но что делать с этой Ладой? И как можно было её такую одну отпустить в Москву?
— Поехали, подвезу вас, — предлагаю миролюбиво, стоит ей вылезти из салона с выражением крайней скорби на лице. На меня она смотрит недоверчиво, крепче сжимает руками ремешок сумки, видимо, позабыв, что документов там уже нет и денег, — по её же словам, — тоже.
— Что будет с моей машиной?
— Оттащат на спецстоянку, а потом в утиль.
Она кивает и закусывает губу, пытаясь не разреветься, и, чтобы куда-то скрыться от этого зрелища, я снова открываю багажник и начинаю перегружать её вещи в свою машину. Сверху одного из пакетов торчит край чего-то, напоминающего мишуру, только сделанную из перьев неоново-жёлтого цвета. У меня возникает очень много вопросов и ещё больше — комментариев на этот счёт, но все их приходится оставить при себе, сквозь гул шоссе расслышав, как суетящаяся рядом девушка несколько раз подозрительно шмыгает носом.
Вот же чудо… в перьях!
В мою машину она садится нерешительно, и поглядывает на меня с опаской, так что я закатываю глаза и демонстративно возвращаю ей документы, а папку с липовым протоколом бросаю обратно на заднее сиденье.
— Куда вы меня везёте? — приходит в себя она, стоит мне только тронуться с места.
— А куда вам надо?
— Мне?! — переспрашивает, нервно облизывая губы и упираясь взглядом в свои колени.
— Ну не мне же. Вы здесь три дня уже. Где вы живёте?
— Я… я не помню адрес!
— Станция метро?
— Ленинская!
— Нет в Москве такой станции, — протягиваю нараспев, вовсю наслаждаясь её попытками выбраться из этой нелепой ситуации.
— Не станция, а улица Ленинская!
— Нет в Москве такой улицы! — восклицаю, ощущая себя ведущим какого-нибудь телешоу на интуицию, которое эта девушка-машина уже точно проиграла.
