Это течение, возникшее в 1924 году и угасшее к концу шестидесятых, оставило свой след в словаре даже не слишком искушенного в делах искусства человека. Мы небрежно произносим слово «сюр», даже не вдумываясь в его значение. А тогда, на изломе двадцатых годов, оно еще не стало расхожим, «сюрреализм» звучало по-новому, идейные основы этого движения манили и завораживали — мечта, чудеса, «безумная любовь», «театр жестокости», свобода, революция. Удивительные художники сплотились на идейной платформе сюрреализма: Андре Бретон и Луис Бунюэль, Луи Арагон и Сальвадор Дали, Поль Элюар и Василий Кандинский, Пабло Пикассо и Макс Эрнст. И молодая жена преуспевающего финансиста, мечтающая стать то танцовщицей, то художницей, то писательницей, попадает в самую гущу последователей сюрреализма. Многие из них становятся ее приятелями, а порой и близкими друзьями. Они появляются в ее дневниках, они превратятся вскоре в протагонистов ее прозы.
Но в ту пору в Париже существует и значительная колония англо-американцев. Здесь произносит свои афоризмы, так годящиеся в эпиграфы («Все вы — потерянное поколение»), железная Гертруда Стайн, здесь молодые Эрнест Хемингуэй и Скотт Фицджеральд; только что уехал в Италию Эзра Паунд, и вот-вот появится Генри Миллер. Именно здесь, в новомодных литературных и артистических кругах Левого Берега начинается новая жизнь Анаис Нин. Здесь она увлекается модным тогда фрейдизмом, проходит курс психоанализа у профессоров Альенди и Отто Ранка, здесь же она знакомится с Генри Миллером и сразу попадает под его обаяние — Генри Миллер в то время — перебивающийся случайными заработками писатель, не издавший еще ни одной книги. Анаис Нин — несколько экзотичная, тем не менее вполне респектабельная жена своего мужа, миссис Хьюго Гилер, занятая ведением хозяйства, посещением магазинов и ателье, а также светских мероприятий и богемных вечеринок. Миллер пишет «Тропик Рака», она — свой дневник. Прочитав его страницы, Миллер говорит Анаис, что она — настоящий писатель.
Прочитав страницы его романа, она заявляет Генри, что он — гений. История сложных взаимоотношений Анаис Нин с четой Миллеров (вскоре она сближается и с женой Генри Джун) изложена в ее дневниках за 1931–1934 гг., с которыми мы и знакомим наших читателей, и в повестях «Генри и Джун» и «Дом инцеста», являющихся фактически страницами «неочищенных дневников».
Последние годы жизни Анаис Нин провела в США, отдавая много сил женскому движению, продолжая писать книги, выступая с лекциями по всей стране. Выходят ее книги, выходят тома «Дневников», их переводят на многие языки мира, Анаис Нин становится одним из самых читаемых писателей. По-разному относятся к ее творчеству, но равнодушных нет.
Она умерла в Лос-Анджелесе 14 января 1977 года. После кремации маленький спортивный самолет поднялся в небо над заливом Санта-Моника. Друг последних лет Анаис, Руперт Тоул, опрокинул урну с ее прахом над волнами Тихого океана. Она всегда старалась быть как можно ближе к большой воде.
Известная американская романистка Эрика Джанг пишет об Анаис Нин, что нет другого автора, «кто бы рассказал о сексуальной стороне жизни женщины так откровенно». И в то же время, по словам биографа Анаис Ноэль Райли Фич: «ни одна женщина не оставила такого обширного протокола внутреннего мира творческой личности». Значение Анаис Нин в истории литературы заключается в том, что она, выдающийся автобиограф, исследователь женской души и связующее эволюционное звено между Гертрудой Стайн и поколением битников. А мир откликнулся на такое явление, как Анаис Нин, несколькими пародиями, в числе которых «Две сестры» Гора Видала, его же «Прямо с Голгофы», и пространным романом Дарвина Портера «Венера»; а еще созданы шесть книг, посвященных ее творчеству и жизни, и два с лишним десятка университетских диссертаций, а еще марка французских духов «Анаис»… и легенда.
В России первые переводы из Анаис Нин Появились только к концу девяностых годов. Сначала это были сборники ее эротических новелл. В 1998 году издательство «Гелеос» выпустило сборник, в котором помимо эротики были фрагменты «Дневника» за сороковые годы и новеллы из книги «Под стеклянным колоколом». В настоящем издании читатель познакомится с «Дневником» 1931–1934 гг., очень важного периода в биографии Анаис. Но помня об оценке ее творчества Генри Миллером, переводчик снабдил издание «Дневника» комментариями, где содержатся сведения, почерпнутые из вышедших после смерти Анаис ее дневниковых записей, ее автобиографических новелл и повестей, из воспоминаний ее современников. Эти сведения дают дополнительные штрихи к портрету незаурядной писательницы, «тысячеликой женщины» Анаис Нин.
Лувесьенн похож на тот городок, где жила и умерла госпожа Бовари. Ему много лет, и он совершенно не тронут современной жизнью, никаких перемен. Построили его на холме, возвышающемся над Серой. В ясные ночи видны огни Парижа. В Лувесьенне древняя церковь, господствующая над кучкой домишек, улицы, мощенные булыжником, несколько довольно обширных частных владений с особняками и замок на самом краю городка. Один из этих особняков когда-то принадлежал мадам Дюбарри. Во время Революции любовника мадам гильотинировали, и его отрубленную голову перебросили через увитую плющом ограду в сад этого особняка. Теперь здесь собственность Коти.
Со всех сторон Лувесьенн окружают леса, в которых когда-то охотились короли Франции. Большинство особняков принадлежит очень толстому и очень старому скупердяю, словно списанному с одного из бальзаковских скряг. Он дрожит над каждым сантимом, мучается, когда ему указывают на необходимость ремонта в том или другом месте, подолгу обсуждает эту проблему, но всегда кончает тем, что оставляет свои дома разрушаться от дождей и снегопадов, металл ржаветь, дерево плесневеть, а сады зарастать сорняками.
В окнах домов торчат старухи, глазеющие на прохожих. Улица, петляя, сбегает к Сене. На берегу реки таверна и ресторан. По воскресеньям сюда съезжаются парижане пообедать, нанять лодку и пройтись на веслах по Сене, как это любил в свое время Мопассан.
По ночам лают собаки. Из садов доносится запах жимолости, если это лето, и прелой листвы, если это зима. Слышится свисток паровозика, снующего между городком и Парижем. Старый-старый поезд, он привозил сюда отобедать на деревенском воздухе еще героев прустовских романов.
Моему дому две сотни лет. У него стены в ярд толщиной, у него большой сад, широченные железные ворота для автомобилей и маленькая железная калиточка для людей. Сад расположен позади дома, а перед домом покрытая гравием площадка, увитый плющом бассейн, в нем сейчас полно грязи, и бездействующий фонтан торчит посредине, словно кладбищенский памятник. Колокольчик у ворот звенит, как гигантский коровий бубенец, и еще долго после того, как за него дернут, он качается, и эхо отвечает ему. Звонят; наша Эмилия, испанка, нанятая в прислуги, распахивает ворота, и автомобиль скрежеща колесами, въезжает на гравийную площадку…
