Но я не о том, а о ней, которая вся была так изумительно хороша и привлекательна, как никогда! И фигуриста и просто изумительна, хороша на лицо и прекрасна с такой ее волнительной грудью. Я впервые столкнулся с такой, и тогда, немея от радости, все ее мял осторожно своей рукой, а потом целовал и целовал. А она с благодарностью мне.
— Ой, еще и еще!
И я старался. Нет скорее не для себя, для нее. Она никак не хотела того, чтобы и мне было так. Поначалу, поцелуи. Целовать ее тоже было сказочное удовольствие. Есть среди женщин такие, особенные целовальщицы. И видимо, это связано у них с большой грудью женщины. Видимо, как–то губы и большая грудь у таких, особым образом объединяются в голове во время поцелуя. Особенно, когда ее целуешь и трогаешь у нее ее большую и нежную грудь. Так вот, она была из таких. Она призналась потом, что и сама не знала о себе и даже не представляла. А так, как процесс целования он ведь на двоих, то я очень скоро почувствовал, что мне и тут повезло. Она целовалась, сначала робко, неумело, по–детски и застенчиво. Но потом все настойчивее и вот уже я почувствовал сквозь ее поцелуй, желание. Желание женщины! Первое, сексуальное! Это не передаваемо, но оно различимо всегда, когда любишь. А вот, когда поцелуем пользуются для подступа к дальнейшему действию, по назначению женщины, тогда этого не почувствовать и не понять. Нет его, этого поцелуя с несостоявшимся желанием женщины. Просто есть, либо сам поцелуй, либо желание. А вот так, что бы только в поцелуи почувствовать выражение ее любопытного ожидания, страстного желания женщины? Это, знаете надо почувствовать, этого не передать словами. Это оттого, что она не собиралась себя отдавать мне, как женщина. И что самое интересное, так это то, что и она это все прочувствовала! В ней это желание, помимо ее воли, оно на меня передавалось в поцелуи. Не собираясь становиться со мной женщиной, она передавала мне это свое желание быть, ощущать, иметь, в своем поцелуе.
— Только разрешаю целовать! — И все. — А остальное потом.
— Когда?
— А потом! Потом!
И опять целоваться. Я уводил ее в парк и куда–то тянул в кусты. Она покорно шла и в тех кустах, обвивала руками, прижималась, а потом отодвигалась так, чтобы ее оголенная грудь обвисала, и я мог ее мять, целовать, чередую с поцелуями губ. А потом она отваливалась от меня, и я тянулся за ее губами и опять натыкался на ее грудь и так снова. Целовал и целовал.
Уже спустя какое–то время, когда установилась доверительная духовная связь между нами, она по секрету призналась мне, что от тех поцелуев она вся текла, и каждый раз приходя к себе, она свои трусики тут же меняла. И так каждый раз. Меняла, целовалась, меняла, стирала, а потом опять. А я ей признался, что у меня от этого всего не только все возбуждалось, а и в мешочке все то, потом долго тянуло и болело. Ощущали они, что их обманули и на этот раз! И так долгих две недели. А потом мы ушли на практику, в морской поход, а она улетела к маме. Потом письма. В них столько тепла, доброты, нежности. Но это уже не то! И я прислушивался к своим ощущениям, и пока что не мог понять? У нас это как? Серьезно?
И когда я ей, вспоминая нашу духовную близость, написал, что решил уйти, то она тут же всколыхнулась. Прислала такое письмо! Не уясняя у меня, почему и что? В письме только одно! Не бросай и не уходи! А я, наивный, ей все вот так и так. А она настаивала, умоляла, просила. А потом я понял! И писать перестал. Написал, что я уже принял решение. Еще одно письмо от нее, а потом еще, очень коротенькое. Читал его и тогда еще, не понял. Не понял того, что она предала. Нет! Не меня, а себя и свои поцелуи!
Вот так и пересох, тот красивенький и нежный, мой Ручеек. Это первый урок! Потом был второй!
— Рота смирно! Равнение направо! — Мы, печатая шаг, бухаем, бах- бах, бах–бах.
Адмирал стоит и смотрит, потом видит меня на шкентеле.
— Курсант такой–то! Ко мне! — Выпадаю из строя, делать нечего. Подхожу и только с рапортом, а он мне.
— Слушай, такой–то. Ты вот, что. Не подходи не к кому и не жалуйся. Понял?
Я стою и молчу. А он мне опять.
— Я с тобой говорю? Что ты молчишь?
Я все так же. Он смотрит на меня в упор не добрыми и злыми глазами, а потом отвернулся и думает. А я про себя. Вот постой и подумай! Тебе это полезно. А ведь ему было о чем подумать. Я ведь не собирался молчать на его самоуправство. Рапорт мой уже у него восемь месяцев пролежал, да я и не учился. Налицо превышение полномочий. Так, что если бы я хоть кому заикнулся, то у него, в любом случаи, по моему вопросу были бы неприятности. И он это знал! Знал, догадался я, иначе бы, даже не говорил. А сейчас он думал, как со мной поступить. Все в училище знали обо мне, знали, что не сломили, но так это здесь, а вот сейчас, когда такие события? Тогда как?
Объединенный штаб самых крупных в стране военно–морских учений расположили в училище и для обслуживания оставили только одну роту курсантов и меня. А ведь куда ему было меня девать? Он меня и зимой так при училище, вместе с двоечниками оставил. И однажды зашел к ним, а там я.
Он вплотную подошел ко мне, между койками больше не было места, и смотрел. Стоял и смотрел на меня в упор. Я стоял перед ним, метр восемьдесят, а он всего лишь метр шестьдесят, шестьдесят пять. А потом прошипел мне злобно.
— Слышишь, ты! Не смотри, что я маленький, а ты большой, я тебя все равно вые(ду)!
Вот так! И пошел, разнося вокруг всех в пух и прах.
И вот опять мы лицом к лицу. И не получилось у него того, что он обещал мне зимой! Теперь мой черед наступал и вот тут–то я, мог подсунуть ему ту же еду. Потому, что меня приставили к заместителю командующего, маршала артиллерией Воронову. И он это знал. А Воронов, он же маршал и уже несколько раз отзывал меня и расспрашивал, отчего это я, глав старшина и в училище оставлен. Поэтому я ждал от своего начальника училища первого шага. И он это понял. Ведь ему обязательно обо мне и тех расспросов Воронова уже доложили.
— Ты у Воронова?
— Да!
— А ты ему?
— Нет, хотя спрашивал.
И это так не понравилось ему, что я вижу, как он, весь даже съежился. Отвернулся, покачался с носка на носок, а потом вдруг улыбаясь мне.
— Вообще так! Ты не подходи ни к кому, а я тебя сразу же после учений отпущу. Ты понял? Куда ты там собирался, в какое училище просил перевод.
Я ему, но он. — Да знаю я, знаю!
— Понял?
А я стою и молчу. Ведь он уже меня и других, столько раз обманывал!
— Ну, что ты молчишь? Отвечать! Слышишь! Я приказываю!
Я все так же. Вижу, как у него по лицу пробежала недобрая волна злости. Но я понял, что он осознал мою тишину.
