И, когда пшют корчит физиономию полуидиота, то он этим самым бессознательно усиливается доказать, во-первых, что отец его при женитьбе не совершил мезальянса, а во-вторых, что он именно сын своего отца, фамилию которого носит, а не зачат при благосклонном содействии маменькина кучера, дворецкого или циркового атлета.
Но такой пшют и не подозревает, что он своей физиономией и мимикой доказывает еще и третье — это то, что его родители неспособны производить здоровое потомство. А это такое грозное предостережение для аристократии (буржуазной и родовой, безразлично), как класса, что она уже в одном этом должна бы почерпнуть убеждение, что «так продолжаться не может». Однако, как ни часто эти слова повторяются, все же владельцы капиталов, взявшие гибельную и для себя привилегию праздности, остаются глухими и слепыми, ни на минуту не сворачивая с раз намеченного пути… к пропасти.
Демократические классы время от времени пытаются силой своротить их с этого пути, происходят кровавые столкновения, — но владыки капитала цепко держатся за свое положение свободных от труда людей. Этот слепой эгоизм, направленный прямо против интересов потомства, тем более поразителен, что буржуа и аристократы весьма чадолюбивы. Даже и само экономическое господство и стремление к нему оправдывается, в сущности, страстным желанием обеспечить будущность потомков. Тут забывается и не принимается во внимание одна простая вещь — это то, что, оставляя потомству готовые средства к жизни, люди тем самым лишают это потомство необходимости трудиться, устраняя этим одно из самых необходимых условий жизни. Человек, поставленный в такие условия, путем обильного питания ежедневно приобретает все новые и новые физические силы, а нормального здорового клапана для траты этих сил не имеет. Правда, такой клапан мог бы создать спорт, в основу которого положены физические упражнения. Такой спорт и пропагандируется в аристократических и буржуазных кругах. Но мы видим, что число спортсменов этого рода весьма незначительно. Притом же, и это незначительное количество спортсменов падает всецело на возраст крайней молодости. В зрелых летах спорт оставляется. Это правило приложимо даже к Англии, стране спорта.
А если это так, то в конечном выводе спорт как суррогат здорового физического труда спасает от вырождения только единицы. Класс же в своем целом страдает отсутствием траты физических сил, что неминуемо ведет к постоянному и ненормальному половому возбуждению.
Праздность — мать всех пороков. Это прописная истина, которую нам приходится дополнить разве тем, что в числе детей праздности первенцем является половое извращение, порок самый скверный и в то же время самый гибельный для человеческой семьи.
Праздная фантазия, постоянно подогреваемая избытком неиспользованных физических сил, ищет все новых и новых интересов в области полового вожделения. И если Сафо культивировала лесбосскую любовь, то мужчины в свою очередь додумались до возможности обходиться без помощи женщины.
Но об этом мы уже говорили в начале нашей работы, а поэтому и не будем особенно распространяться о формах этого порока. Скажем только, что если на Юге и Востоке этот порок захватывает достаточно широкие круги населения, от магната-аристократа до самого маленького буржуа, — то в северных странах мужеложство культивируется исключительно в высших кругах аристократов или претендующих на аристократизм. Это привилегия больших бар, в особенности занимающих исключительно высокое положение, за которыми идут и их рептилии, вроде известного в Петербурге князя…
Но это их домашнее дело, не выходящее за пределы данной социальной группы, и поэтому к нашему вопросу имеющее только косвенное отношение.
К сожалению, половые извращения этим не ограничиваются. В большинстве случаев пресыщенный человек обращается к услугам бедных, голодных людей.
Вот какую картинку мы находим в газете «Сегодня».
В 3–4 часа ночи разврат уже догорает на Невском проспекте.
Остаются только одни «головешки» — десятка два оборванных, иззябших, несчастных «жриц любви», от которых отказался последний пьяненький рябчик — приказчик или половой из трактира.
Они уныло бродят по улице, попыхивая папироской и с замиранием сердца думая о завтрашнем дне.
Завтра — голод. Ругань «хозяйки». Побои, жестокие побои «кота», который придет за выручкой и ничего не получит.
В это время появляются на Невском маркизы де Сад.
Обыкновенно это очень прилично одетые господа, по большей части в цилиндрах и с моноклями.
Заметив одиноко бродящую девушку, франт подходит к ней и презрительно цедит сквозь зубы:
— Э-э… скучно, милая?
Девушка изображает на своем испитом, затасканном лице обворожительную улыбку.
— Конечно, скучно, — говорит она, — вдвоем завсегда веселее…
Франт еще презрительнее пожимает плечами и говорит, морщась:
— Ну, какое с тобой веселье. Дурнушка ты, почти урод… А вот это, если хочешь…
Он показывает хлыст и небрежно роняет:
— 15 ударов — два рубля!
Бедная жрица любви начинает раскидывать мозгами.
Ей все равно быть битой. Если она отвергнет предложение франта, ее завтра будет истязать ее покровитель. Будет топтать ногами, колотить чем попало и по чем попало.
Уж лучше быть исколоченной хлыстом франта… Полусоглашаясь, она спрашивает:
— А вы не больно?
— Нет-с, больно… Очень больно! — говорит он…
Девушка все таки соглашается, и начинается торг.
3-4 рубля обыкновенно удовлетворяют обе стороны, и за эти деньги франт покупает право на истязание несчастной жертвы голода.
Начинается истязание.
Маркиз де Сад, понятно, сечет свою жертву не просто, а со всякими фокусами.
Иногда он входит в блок с «хозяйкой», и тогда над жертвой начинают издеваться.
Ее секут на полу, на кровати, на табурете. Секут хлыстом, ремнем, розгами.
Девушка кричит — ей завязывают рот. В промежутках ее спаивают коньяком и пивом.
Дворник слышит задушенный крик, свист розог, но рубль закрывает ему глаза и уши.
К утру, совершенно пьяную, всю в рубцах и кровавых подтеках, девушку, бросают на кровать.
Однако к вечеру она уже опять припудрена, подрумянена, одета с убогим шиком, который требуется для улицы, и готова к новым ласкам или истязаниям.
Между дамами Невского есть уже такие, которые, поймав вас за рукав, сразу предлагают:
— 3 рубля хлыстом, а ежели ремнем, то два…
Есть, говорят, такие артистки, которые так «выделали кожу», что свободно переносят 25–30 ударов хлыстом.
— Вам с криком или без крика? — спрашивают они у нанимателя.
И сообразно с этим ставят цену.
Обыкновенные проститутки, у которых кожа еще чувствительна, завидуют им страшно (!).
— Хоть от скверных болезней застрахованы! — говорят они, вздыхая. — Рубцы заживут. Кожа не платье, которое зашивать нужно, если порвется. Она сама заживает…
Число маркизов де Сад заметно прогрессирует за последнее время.
В 3–4 часа их можно видеть везде на Невском: у пассажа, у Николаевского вокзала, у Аничкина моста.
Между ними молодые франты, солидные мужчины средних лет с брюшками; попадаются даже седовласые старички.
Они шныряют по улице, заглядывая под шляпки и присматриваясь к лицам, на которых заметнее и рельефнее видна печать голода.
Картина характерная для существующих социальных отношений. Полное пресыщение тут ищет своего антипода — безнадежно голодного человека, над которым и проявляет власть денег, — проявляет в полной мере, не стесняясь никакими границами.
Жестокость! Но не одна жестокость, а с примесью большой дозы болезненной страсти, которая и ставится целью в дикой картине истязания женщины.
Хлыст, как средство для достижения полового удовлетворения, не составляет новости. Это всегдашний спутник полового бессилия, хотя применяется и различно.
Тут мы видим истязание женщины, которым и достигается удовлетворение бессильного истязателя. Но известна и другая форма, когда женщину ставят в положение истязательницы: она сечет своего нанимателя и тем доводит его до возбуждения.
