— Вы попали в аварию, насколько мне известно.
— Из-за меня. Из-за того, что я в очередной раз устроила кордебалет родителям. Я виновна в смерти самого близкого человека. Так заслуживает такая тварь жить или нет? Скажи мне?
Правду, скажи мне чертову правду. Я тварь. Не заслуживающая хорошего к себе отношения? Счастья? Или я ошибалась во всем и сразу?
Мужчина провел костяшками пальцев одной руки по скуле и прошептал в губы. Покалывание усиливалось. Я смотрела в его глаза и замирала. На месте. Как будто хищник гипнотизировал жертву.
— Ты не виновата в том, что случилось, Мира. Ты должна жить дальше, двигаться вперед, несмотря на боль потери. Твоя мама не хотела бы для тебя такой участи, девочка. Я не дам тебе угробить ни себя, ни отца.
После чего поцеловал, легко касаясь моих губ своими. Это не было похоже на завоевание. Не было похоже на насилие. Он впервые целовал меня так нежно, что эта пресловутая нежность разливалась теплом по коже.
— Леша…Леш, — я уперлась ладонями в его широкую грудь, пока мужчина не останавливаясь продолжал покрывать поцелуями мое лицо. — Леш.
— Тшш, не бойся меня, слышишь, я никогда не сделаю тебе больно, — он прошептал куда-то в шею, обдавая горячим дыханием чувствительную кожу, руками сильнее сжал мою талию, вдавливая в свое мощное, разгоряченное тело. И шептал что-то нежное, что-от, от чего коленки подкашивались и голова кружилась. — Мира, моя, слышишь, моя.
И словно в подтверждение своим словам уже грубее впился в мои губы, подавляя сопротивление, а его и не было в общем-то. Слишком насыщенным был сегодняшний день.
А Леша продолжал целовать так настойчиво, так жадно и в то же время трепетно, и не отпускал, прижимал к себе сильнее, словно боялся отпустить, опасаясь, что исчезну. И отрывался только, чтобы вдох поглубже сделать и взглянуть на меня своими бешенным почерневшим взглядом, а потом снова набрасывался на мои уже истерзанные и саднящие от жалящих поцелуев губы, проникая глубже.
А я, кажется, окончательно потеряв рассудок, отвечала, цепляясь за его плечи не длинными, но вполне себе острыми ноготками. И каждое его прикосновение отдавалось разрядом тока в теле, мощным импульсом, простреливающим все тело.
— Блядь, красивая такая, маленькая, моя.
Опьяненная этой близостью, этим тайфуном эмоций и жарким бессвязным шепотом, я даже не поняла, когда меня успели опрокинуть на кровать. Меня гладили, ласкали, трогали, а я отдавалась этим ласкам, сама тянулась к ЕГО рукам, к ЕГО губам. И не хотелось думать, не хотелось размышлять, может быть позже, но не сейчас. И, если сейчас мое сердце остановится, то это будет самая сладкая смерть, какая только может быть. Сумасшествие какое-то, безумие, и я лечу ему навстречу на полной скорости, понимая, что вот-вот разобьюсь, но продолжаю лететь.
— Хочу тебя, бля, с первого дня хочу, маленькую такую, хорошенькую…мою, порву нахрен любого, кто даже посмотрит на тебя. Моя, моя только, поняла?
— Твоя, — закивала, окончательно погружаясь в наше общее безумие, утопая во взгляде этого мужчины, забывая обо всем на свете. Пальцы сами потянулись к пуговицам на его рубашке. Одна, две, три. Взгляд зацепился за покрывшуюся испариной грудь с легкой порослью волос, а пальчики продолжали двигать, вниз, дальше, пуговка за пуговкой. — Твоя, — прошептала снова, словно в трансе.
— Мира, стой, хватит, остановись.
Что? Почему хватит? Почему остановись? Меня вернули в реальность в считанные секунды, когда большая ладонь Леши сомкнулась на моих запястьях, осторожно отстраняя их от рубашки, а я только глазами хлопала, не понимая, почему он остановился, почему остановил меня. А потом мне стало стыдно, так стыдно, что захотелось провалиться под землю. Господи, что на тебя нашло, Мира. Высвободив свои запястья из хватки, я спрятала лицо в ладонях, сгорая от стыда. Дура. Дура. Дура. Так стыдно стало, так мерзко, похотливой сукой себя почувствовала. Но он же сам! Сам хотел! Сам набросился на меня, сам целовал так одержимо, так несдержанно.
— Что не так? — мне бы молчать дуре. Остановился, это ведь хорошо? Разве нет?
— Мы в больнице, малыш, — он улыбнулся и провел большим пальцем по моим губам.
— Со мной все в порядке, такое бывает, я…
— Тшшш, тебе отдохнуть надо, малыш, да и не так это должно произойти, не так это делается, — он подмигнул, все еще нависая надо мной, с распахнутой на груди рубашкой.
— Ты…ты о чем? — посмотрела на него внимательно, не сразу осознав, что он имел в виду.
— Первый раз ведь для девочек особенный, — он продолжал улыбаться, поглаживая меня по лицу, а я даже не сразу нашлась что ответить.
— С чего ты взял, что у меня это будет в первый раз? — произнесла, когда вернула себе способность говорить.
— А разве нет? — он нахмурился, улыбка в миг сошла с его помрачневшего лица и так обидно стало, так мерзко. Я смотрела, на него, наблюдая за тем, как сменяются эмоции на его лице, как сильно он стискивает зубы, как дергается кадык и пульсирует жилка на шее.
— Нет, я не девственница, — практически выкрикнула ему в лицо, изучая его реакцию, а он смотрел на меня, не шевелясь даже, сверля взглядом, вот-вот дыру просверлит и молчал. — Что, такая уже не нравлюсь? Порченная? Не хочется больше? Тебе только чистеньких подавай, нетронутых? — мне бы заткнуться, а я не могла, потому что обида взяла верх, потому что я в очередной раз почувствовала себя грязной и никому не нужной. Все правильно, не заслужила, ты ничего не заслужила, Мира, ничего хорошего. И вот оно очередной доказательство. — Уйди, — схватила его за плечи, в попытке оттолкнуть, чтобы не смотрел так, не прожигал своим осуждающим взглядом.
— Мир.
— Уйди, я сказала, — снова толкнула и зажмурилась, чтобы не видеть его больше, чтобы не чувствовать, не вспоминать его шепот, его поцелуи. Потому что не я ему нужна была, а маленькая чистенькая девочка, чтобы все ему, чтобы он сам. А не вышло, девочка оказалась порченой, а подарочек до него уже вскрыли. Пусть уходит, пусть оставит меня в покое.
— Дурочка, я же…я же думал, я…
— Что ты, что ты думал? Что первый будешь? Что…
— Блядь…
Он резко соскочил с кровати и прежде, чем я успела вообще хоть что-то осознать, схватил меня резко и дернул к краю кровати, а сам…господи…да нет, нет же…
— Ты что, нет, ты… — я заерзала на кровати, дернулась, сдвигая оказавшиеся раздвинутыми бедра.
— Тшшш, — приказал коротко и надавил на мой живот, пригвождая к кровати. А дальше я уже плохо соображала, потому что невозможно соображать, когда с тобой делают ТАКОЕ. Когда горячий язык касается самого сокровенного, когда каждое движение заставляет тебя выгибаться и кусать губы, чтобы не закричать от удовольствия. — Леша, Лешенька, Леша… — шептала бессвязно, зарываясь пальцами в его шевелюру, пока мужчина доводил меня до бессознательного состояния, пока его губы жалили поцелуями, пока язык то проникал глубже, то скользил вдоль губ, задерживаясь на самой чувствительно точке, лаская, надавливая и заставляя меня выгибаться и стонать практически в голос. И я сдалась, просто сдалась забыв о стыде, забыв о больнице, о своей недавней обиде, позволила себе расслабиться, взять все, что мог мне дать этот мужчина и взорвалась, разлетевшись на миллиард мельчайших осколков, когда, что-то сдавленно простонав, Леша усилил напор, впился губами в мою промежность и ударил несколько раз языком по клитору. Меня трясло еще несколько долгих секунду, никогда, ни разу ничего подобного не испытывала, ни разу еще не было так остро, так оглушающе хорошо.
— Охрененная ты девочка, Мира, — услышала, когда в ушах перестало звенеть и, открыв глаза, увидела перед собой нависающего надо мной Лешу.
— Я…
Он не дал мне договорить, просто нагнулся и поцеловал, снова, делясь со мной моим же вкусом, снова распаляя и вызывая желание. Господи, я ведь только что…разве так бывает?
Узнать бывает или мне не дали. Громкая мелодия эхом разнеслась по комнате, Леша, выругавшись, отстранился, и потянулся к карману за телефоном.
