– А ты располнела, – констатирую я, хотя она выглядит нисколько не полнее, чем раньше. – Тебе идет.
Она смеется и отходит к дивану.
– Давай сядем, – говорит она, переходя на наш общий испанский язык, – и ты мне все расскажешь. Ты нашел на улице это подобие белки?
– Нет, мне его доверила одна подруга, не знала, куда его деть.
– И ты, разумеется, предложил ей подержать его у себя? – Она смотрит на меня широко открытыми глазами. – С каких это пор ты так охотно отзываешься на женские просьбы? Не хочешь поведать мне?
– Это долгая история. Ну, а ты как? Что ты делаешь в Милане? Показ только на следующей неделе!
– Я помнила, что должна была позвонить тебе перед вылетом, но… у меня не было времени. А следующая неделя – уже эта. И показ уже завтра, мой дорогой.
От неожиданности я валюсь на диван. И в то время, как я в полуобморочном состоянии смотрю на нее, в дверях появляется Лео, держа в одной руке крохотный ошейник, а в другой моток рафии, которую используют, чтобы подвязывать растения в саду. Победно поднимает их над головой.
– Смотри, что я нашел! Осталось от моего кота! – Он протягивает мне ошейник.
Я осторожно беру.
– Слегка грязноват, – замечаю я.
Слегка – слабо сказано. Узнать, каков его первоначальный цвет, уже невозможно.
– А рафия для чего? Собрался подвязывать цукини в такой час? – интересуется Адела.
– Предполагаю, он хочет использовать ее как поводок, – говорю я. – Но рафия недостаточно крепкая.
– Слушайте, вы, что нашел, то нашел! У меня дом, а не зоомагазин, понятно? Если не устраивает, можешь вылепить поводок из терракоты. – Лео кладет моток на стол.
– А ты уверен, что мы должны привязать его? – спрашиваю я с сомнением.
– Да, абсолютно уверен. Он не знает местности, мы не привыкли к нему, он может сбежать или мы нечаянно наступим на него. А вообще-то стоит купить для него клетку, – подводит итог мой друг, нагибаясь, чтобы взять на руки хорька, который подобрался к нему и обнюхивает его ноги.
– Привет, зверюга, как тебя зовут? – спрашивает он, поднимая хорька и глядя ему в глаза.
Зверек смотрит на него, замерев в его лапищах. Кажется, эти двое понравились друг другу.
– Его зовут Лаки, – ухмыляюсь я. – Надо подобрать для него другое имя, не такое кретинское.
– Только давайте поскорее, и мы закажем ему медальончик с его именем! – вмешивается Адела, любительница аксессуаров.
– Дай-ка мне ошейник, – тянет руку Лео.
Вообще музыка для кубинцев – самое главное в жизни. Куба стоит на музыке, как Италия на кухне.
Ошейник, как это мне в голову не пришло. Ведь у хорька должен был быть ошейник. Все домашние животные носят ошейники. А что, если его хозяюшка в тот вечер собиралась просто избавиться от него? Не так-то уж проста моя дорогая Ева, какой хочет казаться.
Десять минут спустя зверек уже обустроен, привязан сложенной втрое рафией к ножке стола, рядом на полу разложено несколько газет, которые должны служить ему туалетом. Аделе приходит в голову мысль налить ему воду в пиалу, и он жадно лакает.
– Как давно он у тебя? – переспрашивает Лео.
– Я же сказал: два дня.
– И чем ты его кормил?
Я в замешательстве.
Лео с подозрением смотрит на меня:
– Луис! Ты ему вообще-то давал есть? Неужели эта бедная животина постится уже двадцать четыре часа?
– Конечно, давал. Иначе бы он сожрал меня, – отвечаю я. – Я давал ему то же, что ел сам.
– Ром пополам с грушевым соком?
– Кончай, Лео! – Мне только еще не хватало строгого допроса по поводу меню моего хорька. – Хлеб, мясо и все такое.
– По-моему, он голодный, – говорит Адела, наклоняясь к хорьку и внимательно глядя на него.
Хорек в ответ с не меньшим вниманием смотрит на нее.
– Ты всегда питаешься, как бог на душу положит, Луис, – говорит с упреком Адела. – И потом, наверняка существует специальная пища, которую надо ему давать.
– Ага! Я так и знала! Быстро же ты нашел мне замену, ублюдок!
Мы все трое недоуменно переглядываемся. Дело в том, что никто из нас понятия не имеет о том, что едят хорьки.
– Завтра посмотрю это в Гугле, – обещаю я. – Надеюсь, за это время он не умрет с голоду. И с какой стати ему может хотеться есть в два часа ночи?
– В три, – поправляет меня Лео.
– Три?! Матерь божья, у меня же сегодня показ! – Адела хватается за голову. – Все, последняя песня, и идем спать, – командует она.
Я смотрю на антресоли в глубине комнаты, с лежащим на ней матрасом, который служит мне постелью, когда я остаюсь спать в мастерской. Но это всего лишь простой соломенный тюфяк.
– Вдвоем на нем будет неудобно, – замечаю я.
– Почему вдвоем? Адела может спать… в моей комнате для гостей. – Со сладкой улыбкой Лео берет в руки гитару.
Я понимаю, что мое появление что-то нарушило. Я прищуриваюсь:
– Здорово! Значит, Адела может спать у тебя в гостевой комнате, а я нет, так?
– Ты прекрасно выспишься на своем тюфяке, – улыбается он и мне с не меньшей сладостью и запевает старую песню Сильвио Родригеса «Ветер – это ты». Это я его ей научил.
Как все итальянцы, он не знал самого известного на Кубе автора-исполнителя, одного из величайших интерпретаторов и новаторов нашей народной песни. Во всем латинском мире достаточно сказать: «Сильвио» – и любой понимает, о ком идет речь. Вообще музыка для кубинцев – самое главное в жизни. Куба стоит на музыке, как Италия на кухне. Все самые фантастические танцы последних веков родились на моем острове. Думаю, что именно это смешение этносов и культур привносит почти магическую чувственность в наши отношения с телом и ритмом.
Мой друг так заворожен ее голосом, что несколько раз ошибается в нотах, что для него просто неслыханно.
Адела и я опять усаживаемся на диван и подхватываем песню. Я давно не слышал, как она поет вживую, только в компьютере. Лео, который был знаком с ней накоротке, когда мы еще жили на улице Дезидерио, вообще никогда не слышал ее пения. Она сделала себе имя как певица джаз-лати на Сицилии. Мой друг так заворожен ее голосом, что несколько раз ошибается в нотах, что для него просто неслыханно. В финале песни она прижимается ко мне, как вернувшаяся домой девочка. Я обнимаю ее за плечи, и мне становится тепло оттого, что она здесь, рядом со мной.
Мне этого так недоставало.
Лео заводит «Ойала», еще одну песенку Сильвио. В старой печи потрескивает огонь, хорек спит, свернувшись клубком у подножия шкафа, негромко потренькивает гитара, и ее звуки смешиваются с нашими хорошо поставленными голосами.
Я тоже чувствую себя дома, мозги мои расслабились, узлы усталости в теле развязались. Я даже предположить не мог, насколько я устал.
