Вроде бы я видела, что ничего плохого няня с ребенком не делала, но меня не покидало странное предчувствие. Поэтому я все же решилась на разговор с Германом. И после очередного совместно проведенного вечера рискнула задать вопрос о том, зачем Кате вторая няня, если и первая со всем справляется. Мужчина долго молчал, прежде чем ответить. Мы стояли в душе, и я, честно говоря, уже и не ждала, что он мне все же ответит.
— В тот день, когда я позволил тебе присмотреть за Катей, у няни случился внезапный сердечный приступ. Когда она устраивалась на работу, ее тщательно проверяли. Здоровье в том числе. И ничто не предвещало подобного поворота. Что из этого вышло, ты знаешь. Так что я хочу, чтобы у меня всегда был запасной вариант.
Вроде звучало все логично и здраво, но почему же тогда “запасной вариант” так неприятно царапнул меня? Может, потому что я так и чувствовала себя — запасной? Всю жизнь я была, что называется, в запасе. Сначала в семье — мама в основном доверяла что-то серьезное сестре. Тоже логично — Карина был взрослее. Потом на работе меня мало кто воспринимал всерьез. Даже в том же доме малютки. Хотя я старалась успевать все на уровне с постоянными работниками. Потом этот аукцион…
И вот теперь для Кати я тоже была запасной няней. Как, в общем-то, и для самого Германа — на случай, если хотелось сбросить напряжение.
Неприятное ощущение. Но я сама согласилась на это. Просто чтобы заглушить тоску и боль. И все же с каждым днем я все больше понимала, что ошиблась. Что лучше быть одной, чем вот так…
И я ведь совершенно серьезно стала думать о том, чтобы узнать условия, на которых Мороз согласится расторгнуть наше соглашение. Но у судьбы оказались другие планы…
В тот день я услышала громкий плач и не выдержала — все-таки пошла в детскую. Просто чтобы проверить, что у няни все было под контролем. Но пока шла, плач затих, а я… Я все же вошла в комнату. Но никого не нашла.
Дверь в ванную была приоткрыта, и, набравшись смелости, я толкнула ту, уже готовясь к тому, что Ирина Витальевна снова отчитает меня и прогонит.
Катя сидела в ванне и плакала, трясясь. Из-за громкого шума воды ее почти не было слышно. Няня обернулась ко мне и недовольно фыркнула.
— Чего пришла? Не мешай мне.
Я уже собиралась и правда уйти, но что-то в позе малышки показалось мне странным. И повинуясь порыву, сделала шаг вперед и потрогала воду — слишком уж у Кати был замерзший вид.
Но та оказалась не просто недостаточно теплой, а скорее наоборот. Ощутимо холодной.
— Вы что делаете?! — возмутилась я, попытавшись тут же забрать ребенка. — Ей же холодно!
Женщина больно ударила меня по рукам, мешая забрать девочку.
— У нас процедуры закаливания, — зло процедила няня. — Пошла вон, подстилка!
В голове в тот момент что-то просто перемкнуло — я поняла, что если уйду, то предам эту маленькую девочку, которая смотрела на меня таким взглядом, что сердце сжалось.
— Не уйду без нее! — твердо заявила я, пытаясь обойти неадекватную женщину.
Я не ожидала от нее ничего, кроме обидных и колких слов. И в этом оказалась моя ошибка, потому что в итоге няня напала со спины, а поняла я это, только когда резко попыталась вдохнуть, но вместо воздуха в рот попала вода. Все произошло слишком быстро. Когда стало доходить, что вынырнуть не получалось, потому что меня что-то удерживало под водой, в глазах уже стало темнеть, а беспорядочные попытки освободиться ни к чему не приводили.
Кажется, это был мой последний день, который закончится вот так, в холодной ванне детской комнаты…
22. Герман
Смятение и неуверенность — то, что я не просто запретил себе испытывать. Я вычеркнул подобное из своей жизни. У меня не было права на ошибку, не было права на слабость.
Но по всему выходило, что кудрявая рыжая девчонка смогла если не стать ею, то как минимум претендовала на это звание с завидной регулярностью.
Вместо того чтобы пользовать ее тело, я продолжал раз за разом упиваться тем, что происходило между нами, кайфовал от ее отзывчивости и старался доставить ей не меньшее удовольствие.
Зачем? Зачем мне так сильно было нужно, чтобы, кончая, она стонала мое имя? Я всегда был равнодушен к подобным финтам, и когда та же Велена томно тянула гласные, глядя из-под полуприкрытых век, это не трогало меня.
Просто похоть. Просто сбросить напряжение.
Почему с Есенией все было иначе?
Я не понимал.
Но ее открытый, чистый взгляд, который до сих пор был подернут поволокой боли от потери матери, не давал мне покоя. Приходя домой, я невольно отсчитывал минуты до того момента, как переступлю порог ее спальни.
Мне было мало. Мало ее тела. Мало ее стонов.
Я хотел ее по-всякому, и за эти несколько вечеров, кажется, значительно продвинулся в ее развращении. Она по-прежнему краснела и смущалась от особенно откровенных поз, но не перечила, не отказывалась и порой сама проявляла инициативу. А ее волосы стали для меня настоящим фетишем…
Порой, когда она засыпала раньше, чем я уйду, я мог целый час пропускать сквозь пальцы огненные пряди и размышлять о делах насущных.
Однажды я понял, что испытывал рядом с ней странное спокойствие, и это стало неприятным открытием для меня. До этого таким местом была детская, а островком покоя — Катя.
Теперь же появилась Есения.
И я не понимал, как ей удалось это провернуть. Она ни о чем не просила, ни на что не намекала. Просто отзывчиво отдавалась каждый вечер. И все.
Просто была рядом вот такая — настоящая, открытая, грустная, потерянная.
Я все же разузнал про ее сестру, и первым порывом было принести девчонке досье, чтобы та полюбовалась на Карину, которую она так слушалась все это время. Я даже захватил бумаги с собой. Но стоило увидеть взгляд Сени, и все. Я понял, что не смогу.
Не смогу причинить ей боль осознанно. Слишком хорошо я помнил ее слезы и не хотел снова проходить через это.
Жалость? Сочувствие? Да по херу, как звалось это неприятное ощущение, но я решил не бередить ее раны. Напротив, я все чаще ловил себя на странной мысли, что мне хотелось увидеть ее улыбку. Совсем как тогда, когда она познакомилась с Катюшей.
Хотелось, чтобы она вот так же улыбнулась мне.
Хотя бы раз…
Кроме того, в голове непроизвольно всплывало сравнение Ани и Кудряшки. Я любил сестру. Боготворил даже в чем-то. Ее чистота, доброта казались мне настолько кристальными, что я не мог представить, что когда-либо кто-то сможет сравниться в этом с ней.
Но Есении удалось это. Как? Как, черт возьми, это произошло?
И чем больше я думал об этом, тем сильнее увязал в трясине собственных размышлений.
Я все ждал, что девочка оттает. Не позволял себе откровенной грубости в сексе — только когда начисто сносило башку, но и тогда, после, старался убедиться, что не перегнул палку. Но время шло, а Есения не улыбалась. Словно позабыла, как это делать. Она редко выходила из дома, как и из своей комнаты в целом. И я не понимал, как это исправить.
Кажется, она даже Катей перестала интересоваться. Потому как Ирина Витальевна при моих осторожных вопросах тактично отводила взгляд и намекала, что девочке для постельных утех не место рядом с грудным ребенком. К тому же, мол, не особенно-то она и стремится к этому.
Я не был с ней согласен — потому что видел, как Есения защищала малышку, но, естественно, обсуждать это с няней не собирался. Ее мнение меня не сильно волновало. А вот то, что Сеня вдруг потеряла интерес к обязанностям няни, удивляло, заставляя напрячься. Неужели я все же ошибся?…
И как выяснилось, действительно ошибся, идиот самоуверенный. Вот только не в рыжей девушке, пробравшейся ко мне в душу…
Когда мне сообщили об инциденте, я едва не поседел. Но если в первый раз мои мысли были полностью посвящены малышке, то в этот раз я переживал за обеих. Вадик, который вовремя заметил сработавший датчик протечки, решил проверить детскую. И только благодаря ему Есения осталась жива, а Катя не получила воспаление легких. Хотя кто знает, чем еще обернется “забота” Ирины Витальевны, которую оперативно заперли, предварительно связав по рукам и ногам.
