Пешего ходу было минут пять-семь. Вышли на истоптанную прогалину. Поломанные кусты и посеченные ветки, взрытая земля. Здесь явственно был бой и следы его бросались в глаза.
Гёртель призывно свистнул лесной птицей. В ответ шевельнулись кусты, и показался последний из следопытов заслона. Бледный, в порванном плаще, из-под плаща белели бинты, охватившие грудь и живот. Обменялись приветствиями.
— Мастер-сержант Больц? Наслышан. Пойдемте, буду показывать и рассказывать.
Показывал и рассказывал подробно, обстоятельно, указывая на следы на земле, на ветках, на стволах деревьев.
— Когда мы бросились им вслед, степняки разделились. Двое, ведшие девок, ввязались в бой, а один с невольниками стал уходить. Мы с напарником увязались за ним, наш третий уже раненный лежал. Смотрите, степняк и трое мужчин шли вот по этой тропе. Он их вел на веревочке, как собак на поводке. И здоровенные мужики шли, как миленькие. И веревочка и ошейник были не простые. Стоило чуть притормозить — ошейники начинали жечь и душить. Колдуну даже слова говорить было не надо.
— Невольники сказали?
— Невольники сказали. Шел он ходко и уверенно, будто в темноте видел. Здесь, под деревьями очень темно было. Это не людская тропа, звериная. И пришли они сюда не по ней. Я утром уже, по светлому, прошелся шагов на двести по тропе, посмотрел — нет на ней следов приходящих. А вот тут, на развилке, прогалина в листве была — и мы их увидали. А до этого по слуху шли. Невольники сопели и топали, как целое стадо. Потому и думали, что сумеем к нему подобраться, с таким шумом. Но он нас услышал, или почуял. Не знаю. Вдруг яркая вспышка, как молния. Я меч шкурой почуял и чуть отшагнул вправо. И споткнулся о корень. Вот здесь. Я вешку поставил. Мне эти полшага и этот корешок жизнь спасли. Я не знаю, что у него за клинок — но стандартную кольчугу на мне он разрезал, как тряпку. Поперек живота и на излете наруч задел на правой руке. Так и наручь прорезал, гляди, — он левой рукой неловко откинул плащ и снял наруч, просто заткнутый за пояс. Правая рука, забинтованная от кисти до плеча, висела на перевязи. — Заметь, не разрубил, а кончиком прорезал. Вот.
Больц глянул на наруч и передал напарникам. Картинка была удивительная — на ладонь выше нижнего края латный наруч из буйволовой кожи, укрепленный добрым железом, был перечеркнут аккуратным разрезом — будто лубяной. Кожа и металл были перерезаны вместе — будто не железо противостояла колдовскому клинку, а полоски, нарисованные на мешковине. Края разреза в коже даже не лохматились, но затекли застывшей кровью.
— Повезло мне. Чуть на полпальца глубже — и вскрыл бы мне брюхо. А так, сало порезал и руку… Напарнику моему бедро разрубил и ушел. Мужиков этих бросил и ушел. Я утром, как рассвело, чуть вперед прошел по тропе — следы ясные и капли крови. Сначала думал, это он мою кровь или Густава с клинка стряхнул, а потом присмотрел — его кровь. И след правой ноги чуть мельче. Прихрамывает. Я б предположил, что рана на правой голени, под самым коленом, слегка снаружи. Остановить не остановит, но притормозит слегка. След, докуда прошел, тоже вешкой пометил. Вот она. Это всё, старшой, всё что знаю. Если что забыл, спрашивай. Поляну сам смотреть будешь?
— Глянем, — кивнул Больц. — Но, пожалуй, уже без тебя. Тебе, брат, давно к лекарю пора. Дальше мы уж сами. Давай, Гёртель, забирай его.
— Удачи, парни!
— Удачи!
* * *
Место стычки осмотрели наскоро. Все было очевидно. Вот три перекрывающие друг друга следа городских башмаков с каблуками. Это невольники. Судя по ним, подросток шел в связке посередине и ростом вскоре должен был догнать отца — нога и шаг вполне взрослые. Вот следы егерских лесных сапог с гладкой подошвой для тихого шага. Крадутся по разным сторонам тропинки, шаг укороченный, носки чуть развернуты наружу. Вот место схватки, вот следы падения следопыта, сбитые листья, темная земля, уже впитавшая кровь.
Вот место падения второго егеря. Здесь крови намного больше. Кусок промокшей кровью тряпки.
Вот здесь раненный в ногу егерь сидел, прислонившись к дереву, пока напарник накладывал ему жгут. Вмятина на листьях, примят мох. Из правой руки напарника в это время текла кровь, от быстрых движений расплескалась вправо на листья подлеска.
Вот здесь следопыт присел сам, пытаясь наложить повязку на живот.
А вот и следы врага. Странная обувь. След широкий, носок закругленный, подошва гладкая, жесткая. Там, где не прыгает в атаке, и на отходе глубина следа равная и с носка и с пятки. Подошва не продавливается и ногу ставит плашмя.
— Интересно было бы глянуть на обувь тех Волков, что завалили, — мимоходом подумал Больц. — Хотя не важно, след особенный, не перепутать.
Мыслишка о том, что приказ прямо предписывает не вступать в бой с колдуном, тихонько радовала. Возможность схватки с колдуном, который видит ночью и режет кольчуги, как мешок, ничуть не привлекала.
— Ну что, парни, что скажете?
— Рассказу соответствует. Дальше все затоптано, а сюда следопыт никого не пустил. Молодец парень.
— Ходу?
— Ходу.
* * *
Первая верста по следу раненного степного мага далась легко, несмотря на то, что звериная тропа довольно круто поднимались в гору. Влажная почва хорошо хранила следы, да и преследуемый не пытался их скрыть, стараясь максимально отдалиться от погони, не зная, есть ли у егерей еще силы преследовать его.
Шли ходко, привычным порядком. Больц «весь в следе», устремлен носом к земле, как гончая. Ривалд, держа лук с наложенной стрелой, страховал переднюю полусферу поверх головы напарника. Тылы держал Орест.
На второй версте лес начал редеть и просвечивать, да и по высоте они набрали прилично. Дело шло к полудню.
— Привал, парни, — скомандовал Больц, увидев небольшую полянку.
Отдохнули и перекусили, сменили портянки.
Солдат — это ноги и поясница. Иди и неси, стой и упирайся. Сбил ноги — какой ты солдат? Тем более — следопыт.
* * *
Отдых и перекус слегка расслабили. Ривалд, подвижный и жизнерадостный, даже отдыхать не умел спокойно. Покусывая травинку и посмеиваясь, он искоса посматривал на Больца.
— Ривалд, что за черти снова бродят в твоей голове? — буркнул Больц, невольно улыбаясь в ответ за жизнерадостную ухмылку Ривалда.
— Никаких чертей, старшой! Все очень серьезно. Я неустанно думаю о твоей всенародной славе. Вот скажи, старшой, тебе не надоело быть Больцем? Так и будешь до самой старости Больц? Или до женитьбы?
— Не понял…
— Я тебе сейчас одну историю расскажу. Приехал как то раз в деревню, где жила моя бабушка, горожанин из Столицы. Не знаю, чего занесло его в нашу деревню, только остановился он у тетки Марты и вечером зашел в наш паб, промочить горло. А в будний день, да еще засветло, там сидел только старый Джон. Выпил горожанин кружку, выпил Джон кружку, разговорились они. Горожанин говорит: «Время цветения трав, я приехал сюда травы местные собирать. Зовут меня Пауль Хейлер, а приятели кличут Занудой, Пауль-Зануда. А ты?»
— Я всю жизни выращивал сады, — ответил Джон. — Но никто не называет меня Джон-садовник. Я построил 4 каменных моста в округе. Но никто не называет меня Джон-каменщик. Но стоило мне один раз по пьяне трахнуть овцу….
Орест громко расхохотался. Больц на секунду замешкался, но тоже расхохотался.
— Вот ты ж гад!
— Не, ну ты подумай, вот ты женишься, привезешь жену в гарнизон, пойдет она знакомиться с другими женами, и ее будут представлять: «Вот мадам Стребен, жена Больца!». Она — а почему Больца? А потому, что он в училище на болте бл@дей катал! Ох, она тебе устроит…
Орест, представив эту картинку, просто закатился хохотом. Больц насупился: «И что мне, по-твоему, делать?»
— Да и я не знаю…
— Так, разгов-в-ворчики!!! Оправиться и ходу! Да, и выверните плащи на скальную сторону. Лес заканчивается.
