Глава 5
Отвечать на звонки мужа мне категорически не хотелось. Я медитировала, настраивалась на сложный разговор, который должен был состояться вечером. На этой почве слопала три пирожных, обпилась кофе и купила новое платье. Зато выбросила старых пять.
А что? В новую жизнь во всем новом и прочь балласт.
Инна пожелала мне ни пуха, ни пера, и сказала, что если что готова предоставить свою жилетку для слезных излияний. Потом позвонила Людка, тоже предложила жилетку. Реви — не хочу. Только вот загвоздка. Слез у меня нет. Болезненного томления в груди тоже. Как и сомнений.
Меня словно отвернуло после четырнадцатого февраля. Просто раз и перегорела лампочка, освещающая нашу семейную жизнь с Игорем. Может, во мне говорили демоны злости и обиды, но сейчас я уже сомневалась, что вообще любила его.
Влюбленность точно была. Первые чувства, романтика, прогулки под луной и прочая муть, после которой непременно хочется выйти замуж. Ну и что дальше? Вышла, прожила пять лет и обнаружила, что под боком не верный муж, а брехливый блядун. Может я его не устраиваю, может просто рано женился и не нагулялся. Мне в принципе похер, что у него там не так, и почему на сторону пошел. Я не побегу к семейному психологу, чтобы прорабатывать проблемы, не буду давать шансы и тянуть дальше эту лямку.
Не хочу. Просто не хочу. И одна из причин — это то, что я его теперь в принципе не хочу. В памяти ни одного момента, когда бы он с меня слезал, и я бы проваливалась в кому, не в силах от блаженства пошевелить ни рукой, ни ногой. Раньше мне казалось это нормальным. Казалось, что так и должно быть.
Теперь понимаю, что ни фига не должно, что эти пять лет я чего-то очень сильно недополучала.
Он прискакал домой, как встревоженный сайгак, на час раньше положенного времени. Глаза виноватые, смиренная улыбка на губах, в руках букет — красные розы. Я больше люблю белые, но он почему-то об этом каждый раз забывает.
— Лёль, ну не сердись, — произносит заискивающе и пытается меня обнять.
Я стою. Спина прямая, не двигаюсь, только взгляд скосила на него и невольно принюхиваюсь, пытаясь уловить чужие духи. Они есть. Сладковатые, пудрово-цветочные, едва различимые на фоне его собственной туалетной воды.
— Я не сержусь, — произношу сдержано и делаю вид, что не замечаю протянутых цветов, — ваза в комнате. Можешь поставить.
Игорь растерянно хлопает глазами, а я, не дожидаясь пока у него там проклюнется, ухожу на кухню. Наливаю себе чаю, забираю последнюю вафлю из коробки и сажусь за стол.
Муж тем временем подозрительно тихо перемещается по квартире. Напрягся бедолага. Слышу, как наливает в вазу воды, ставит букет в комнате, после этого моет руки и выходит ко мне, изо всех сил пытаясь сделать вид, будто все в порядке. Будто простой муж пришел домой, после простого рабочего дня:
— Что у нас на ужин?
— Ничего.
Он скользит взглядом по пустой плите, потом с надеждой смотрит на духовой шкаф. Там тоже пусто. Хмурится, но через пару мгновений его физиономия разглаживается.
— Лель, это ты так тонко намекаешь, на ресторан? Хочешь куда-нибудь сходить?
— Нет. Это я так тонко намекаю, что не собираюсь впахивать у плиты, чтобы ты нажрался и завалился на диван кверху пузом. Хочешь жрать — вперед. Вот холодильник, вот плита. Дерзай.
От неожиданности он аж затыкается и таращит на меня глаза так, будто впервые видит. Проходит одна минута, вторая. Я невозмутимо хрущу вафелькой, а Игорь то краснеет, то белеет и, наконец, выдает колоритное:
— Охереть можно!
— Да и не говори-ка, — с готовностью соглашаюсь.
— Я, значит, пашу весь день, прихожу домой, а жена даже ужин не приготовила.
— Вот тварь, — сокрушенно качаю головой, — как же это она посмела так обойтись с таким трудяжкой-работяжкой.
— Оль, что за херня?
Еда и личный комфорт — это то, чем Игорь дорожит особенно сильно, и не получив их по первому щелчку моментально заводится, напрочь забыв о том, что пришел с повинной.
— Хороший вопрос, Игорь. Просто прекрасный. Но меня больше волнует другой. Когда это ты решил, что жена у тебя страдает слабоумием и готова проглотить любую хрень, которую ты будешь ей вливать в уши?
— О чем ты, мать твою.
— О твоей бабе, с которой ты был этой ночью.
— Я работал, — рявкает он. Откуда только голос прорезался, — деньги зарабатывал!
Я от восторга чуть не прослезилась. Ну каков орел! Добытчик! Надежда и опора. Только вот щеки покрываются малиновыми неровными пятнами, выдавая его с головой. Так бывает всегда, когда он врет и обороняется.
— Ну и сколько заработал? — интересуюсь участливо, — мульен? Или два?
Меня несет. Не знаю откуда взялась эта циничная, холодная стерва, но она вырвалась на волю и теперь отрывалась по полной программе.
— Блин, Оль! На хрена ты все портишь. Я так спешил домой, думал вечер проведем хороший, а ты как еж колючая и несешь ересь какую-то.
Сучоныш. Сейчас все будет переворачивать с ног на голову, чтобы выставить меня виноватой.
