Один старый генерал (он недавно вернулся из Индии), в прежние времена часто останавливавшийся у миссис Джордан, хозяйки дома, тоже вознамерился снять у нее апартаменты, но поскольку в доме оставались только две свободные комнаты, а при нем были молодая жена и дочка, разместиться здесь не было никакой возможности. Когда я случайно узнал об этом от дочери хозяйки, с которой завязал дружеские отношения, надеясь, что в скором времени они перерастут во что-нибудь более существенное, я немедленно предложил генералу свою спальню, сказав, что с удовольствием переберусь в «гардеробную».
Генерал оценил мой поступок, а мои уступчивость и благородные манеры его просто очаровали. Так завязалось наше знакомство.
Через несколько дней старый набоб обосновался в доме вместе со своей семьей, которую он мне представил.
Я не знал, кем восхищаться больше. Его жена, миссис Мартинет, была миниатюрной блондинкой с красивыми голубыми глазами, которые обладали свойством становиться серыми в солнечном свете. Историки говорят, что именно такие большие задумчивые глаза были у той несравненной шведской королевы, которая любила трахаться больше, чем любая другая женщина со времен Вирсавии.
Его дочь от первого брака, мисс Зуи Мартинет, была высокой девицей с благородной наружностью, с кожей, потемневшей от индийского солнца. Вся ее внешность с несомненностью свидетельствовала о том, что ее арийка-мать принадлежала к одной из самых высоких каст Индии. За двадцать лет до этого она попала под обаяние веселого английского генерала, когда тот был еще полковником Мартинетом, но грудь которого уже тогда украшали высокие королевские награды.
Генерал был доверчивым стариканом, хотя, если тебе уже шестьдесят восемь, то жене, которой всего двадцать три, доверять не следует, и тем более не следует ее оставлять с совершенно посторонним человеком, особенно если этот человек бахвалится своим членом, который, будучи в полной боевой готовности, достигает длины в восемь дюймов.
Каждый день мы совершали долгие прогулки. Генерал Мартинет очень любил посещать офицерский квартал в Шорнклифе, вследствие чего мы часто оставались с Евой (так звали его жену) наедине; однако интеллектуальные беседы, которые мы вели, да и сами ее манеры были столь невинными и утонченными, что я просто не представлял, с какого конца к ней подступить. Но однажды, когда она сидела с вязанием на берегу моря, такая возможность представилась.
– Какой очаровательный ребенок! – воскликнула она при виде девочки-малютки лет трех, которая ковыляла с букетиком цветов в руке, чтобы подарить его своей мамочке.
– И в самом деле, она очаровательна, – сказал я. – Я надеюсь когда-нибудь иметь удовольствие увидеть такую же девчушку, но с вашими глазами и похожую на вас лицом, а если это будет мальчик, то я буду восхищаться и им ради его несравненной матери. Вы ведь любите детей, не правда ли?
– Всем сердцем, – пробормотала она.
– Я так и думал, – сказал я. – Мне довелось наблюдать, с каким всепоглощающим интересом вы разглядываете детей, которых няньки выводят погулять на побережье. Вы давно замужем?
– Три года, – со вздохом сказала она.
– Три года! Бог мой! Сколько времени вы потеряли впустую! – Я обратил внимание, что в этот момент она нагнулась к своему вязанию, делая вид, что очень внимательно изучает какой-то узелок. – Да, генерала есть за что упрекнуть, – продолжал я. – Ох, есть за что! На его месте я не заставил бы вас ждать столько времени.
– Что вы имеете в виду, мистер Сминтон?
– Не сердитесь, Ева. Можно я буду называть вас по имени? Я имею в виду вот что. Вы – женщина, любящая детей, а стало быть, рожденная быть матерью. Если же вы не подчиняетесь голосу природы и остаетесь бездетной, значит, вы нарушаете божеский закон, который требует, чтобы человек размножался.
– Я пыталась, мистер Сминтон, – сказала она шепотом, сильно покраснев. – Но у меня ничего не получилось.
– Уж вы лучше скажите, – ответил я, чувствуя возбуждение, – что не получилось у генерала. Вашей вины тут нет никакой. Что вы хотите, моя милая, к семидесяти годам любой мужчина выказывает признаки импотенции, однако, к счастью, безжалостное солнце Индостана иссушило далеко не всех.
– Мистер Сминтон, не искушайте меня!
– Ева, это ваш долг. Если у старого генерала родится сын, то ваше будущее будет обеспечено. С другой стороны, какое будущее может вас ждать через несколько лет, когда он умрет и оставит все свое состояние этой полукровке, своей дочери Зуи.
– Вы правы, – сказала она. – И все же я думаю, обмануть мне его не удастся.
Наш разговор продолжался еще около получаса, и когда я в тот вечер лег спать, голова моя кружилась от сладких видений, в которых самым причудливым образом смешивались между собой и дочь хозяйки, и Ева, и Зуи. Однако после той ночи у меня осталось смутное ощущение, будто я не спал, а приятно проводил время по крайней мере с двумя из них. И только утром холодная морская вода привела меня в чувство, ослабив тугой мускул внизу моего живота.
21. Когда неведение – благодать, или Счастье в кресле
Генерал был большим гурманом и любил подолгу обедать. На следующий день после разговора, о котором речь шла в предыдущей главе, он пригласил меня разделить с ним трапезу, а после еды принялся развлекать меня длинными историями о войне с сипаями и другими индийскими аборигенами.
– Вы знаете, сэр, – сказал он, указывая на два револьвера, лежавшие на камине, – мать Зуи однажды попала в руки трех негодяев, а я всех их перестрелял и спас ее с помощью вот этого оружия. Так мы и познакомились. Я бы и сегодня, несмотря на возраст, сделал то же самое, если бы какой-либо мерзавец осмелился оскорбить ее дочь.
Я полностью согласился с ним, сказав, что это было бы справедливым возмездием, а про себя подумал, что ради возможности свести знакомство с вагиной Зуи, пожалуй, стоило бы рискнуть жизнью. После этого мы присоединились к дамам в гостиной, поскольку я настоял на том, чтобы они пользовались и этой комнатой. Мы болтали о том о сем часа полтора, после чего генерал погрузился в глубокий сон, а Зуи предложила мачехе пойти прогуляться. Миссис Мартинет отказалась, сославшись на то, что на улице довольно прохладно, и Зуи, являвшая собой довольно редкий образчик своенравной женской натуры, пожелала нам счастливо оставаться и удалилась.
Не теряя времени, я налил бокал портвейна (надо сказать, что Еве нравилось это вино) и, улучив мгновение, влил туда из фляжки бальзама Пинеро, столько, что этой порции хватило бы на то, чтобы привести в чувство даже самого закоренелого затворника.
– Выпейте полбокала, умоляю, – сказал я. – Это вернет вас к жизни. Мне кажется, что вам сегодня не по себе.
