Один Бог знает, чего стоило девушке произнести эти слова. Костяшки пальцев, сжимающих чашку, побелели от напряжения. А Лёка повеселела тут же, прикурила сигарету, быстро выпила чашку кофе и… откланялась. Убежала на работу.
Не успели замолчать звуки шагов на лестнице, не успела Женька начать реветь, как тут же, с полпинка распахнув дверь, влетела Ксюха. Бросила сумку на стол, упала в кресло и в лоб спросила:
– Ты с ума сошла?
– Ты о чём, Ксюнь?, – голос всё-таки выдал усталость.
– О том! Ты совсем больная? Мазохистка? Зачем тебе это всё? Ты не видишь, что она над тобой издевается?
– Она не издевается. Она сама не знает просто, чего хочет.
– Ну да! Она не знает, чего хочет, а страдаешь ты, дурочка! Немедленно выкинь её из своей глупой головы и при первой встрече пошли её куда подальше.
– Я бы уже давно это сделала, Ксюш, – прошептала Женька, вставая на ноги и пошла к выходу, – Но не могу.
– Почему? Почему не можешь?
– Я люблю её, – вздохнула и закрыла дверь.
***
Конечно, это повторилось. И повторилось не раз. Постепенно Женька привыкла к нечастым, где-то раз в неделю, визитам Лёки. И даже научилась скрывать их от всех. Привыкла рычать на друзей, когда они пытались задавать вопросы. Привыкла прятать в глубине души слова, которые хотелось сказать и привыкла говорить те, которые Лёка хотела слышать.
И было каждый раз грустно и очень одиноко, и каждый раз хотелось послать «визитершу» далеко и надолго… И каждый раз не получалось.
Впрочем, проблем и без Лёки было немало. Поругалась с Толиком и вернулась назад Кристинка – оказалось, что «он просто подлец и всё это было большой ошибкой». Саня окончательно бросил университет, и занялся поиском, как он выражался, «настоящей лав». Причём поиски эти у него заключались в постоянной смене претенденток на это почётное звание. Каждую из них он обязательно приводил к Женьке, знакомил и… на следующей неделе приводил другую.
Женя проводила очень много времени на работе. Теперь она преподавала литературу в сорок пятой школе. Приучилась одеваться в строгие костюмы и вести себя солидно и по-взрослому. Длинные темные волосы Женька теперь собирала в замысловатую причёску, которая, как ей казалось, была вполне солидной и в духе консервативной профессии учителя.
Вечерами Женька обычно либо проверяла детские сочинения, либо доставала из холодильника коньяк и, кутаясь в сигаретный дым, пила его маленькими глоточками – одна или с Кристиной.
Но и Кристина больше не была жизнерадостной юной девушкой. Недолгая совместная жизнь с Толиком изменила её. Она начала писать. Целыми днями сидела на балконе у старенькой печатной машинки и сочиняла какие-то бредовые, по мнению Жени, рассказы. Хамила поклонникам по телефону. И часто злилась, глядя на старые, студенческие фотографии.
Только редкими вечерами на кухне Кристина становилась прежней: куталась в плед, изящно прикуривала сигарету и всеми силами пыталась тянуть Женьку к свету.
Тяжелы были эти бесконечные ночные беседы, но без них было бы совсем темно – с усмешкой, прячась за банальными словами и отстраненным тоном, обе выплескивали накопившуюся усталость.
– Вот и пойми этих мужиков…, – мрачно закуривала Кристина, – Что Лёка, что Толик – один чёрт. Как только добиваются своего, сразу им скучно становится. И – вперед, налево.
– Но Лёка же не мужик, – вяло отбивалась Женя.
– Ну и что? Она недалеко от них ушла… Внешне девушка, а внутри – самый настоящий мужик. Зараза она.
– Зараза. И Толик – зараза. И я – зараза, и ты. Все мы хороши.
– Это точно. Но если женская душа – потемки, то мужская… Иногда мне кажется, что у них её вообще нет.
– Есть. Просто прячут далеко и глубоко.
– Да брось ты. У них все внутренности заняты тремя мыслями: «секс, секс, секс». И всё.
– Ты зря так думаешь, – Женька наливала еще по стопке коньяка, – Мне кажется, что здесь дело не в сексе, а в умении понять другого человека. Это мы, дуры, всё пытаемся всех понять, а они даже не задумываются о том, что мы чувствуем.
– Я одно не могу понять, Жень. Она же предала тебя. Предала твою любовь. Как ты можешь теперь быть ей другом? Как ты можешь спать с ней, наконец?
– А откуда ты знаешь, что я с ней сплю?
– Брось, Жень… Мы же не слепые.
– Понятно, – Женька замолчала надолго, и решившись, продолжила, – Знаешь, Крысь, ты не права. Лёка, может быть, и предала меня. Но не мою любовь. Её невозможно предать, понимаешь? Она просто есть, эта любовь, она живет во мне, глубоко-глубоко внутри.
– Жень, она даже не поговорила с тобой. Даже не попросила прощения.
– Пойми, когда человек влюбляется, всё вокруг него становится нечетким и расплывчатым. За своими переживаниями человек просто не видит боль других людей. А счастливый человек еще более эгоистичен. Ему почему-то кажется, что раз он сам счастлив – то и все вокруг счастливы тоже.
– Нет, Жень. Не то, не то… Ты права в чем-то, но вы были вместе так долго: неужели ты не заслужила даже последнего объяснения?
– Выходит, не заслужила, – вздохнула Женька и снова потянулась за бутылкой, – Она еще маленькая, Крысь. Маленькая и глупая. Она бежит от всех негативных чувств и эмоций. И то, что ей не нравится либо меняет кулаками, либо прячется, если кулаки не помогают.
– И ты её любишь… такую?, – Кристина, кажется, начала, понимать.
– Я её любую люблю. Это внутри меня. Так глубоко, как ты себе даже не представляешь.
Так и проходили эти больные горькие вечера.
Ксюха постепенно отдалялась от всех. Сначала перестала общаться с Кристинкой, потом и с Женькой. Замыкалась в себе, часто запиралась в ванной, а потом вдруг, ни слова никому не сказав, переехала к какой-то подруге с работы. И пропала – перестала заходить, звонить. А вскоре и Лёка исчезла, прекратила «визиты» и вдруг уехала в длительную командировку, не сказав, в какой город едет, и когда вернется. Женя с Кристиной остались вдвоем. Если не считать, конечно, старых и новых друзей, Толика, заходившего иногда и смущенно молчащего на стуле, и Сани, с его очередной «настоящей любовью».
***
Прошло несколько месяцев с тех пор, как уехала Лёка. В Таганрог снова пришло лето. И Женькины волнения как-то сами собой улеглись, уступив место теплу и новой, взрослой, жизнерадостности.
Взмахивая сумкой и стуча каблуками по асфальту, Женя с утра спешила в школу, здоровалась с коллегами, иногда неожиданно начинала на уроке цитировать любимых поэтов. Дети радовались новой Евгении Васильевне. Они любили её за тепло и поддержку, которыми она их окружала. За то, что она всегда их выслушивала и доверяла не только собственному мнению.
