Габриэла выглядела печальной: — Некоторое время. Стало хуже, после того, как его подстрелили три года назад. С тех пор, как Священник начал угасать, это становилось еще хуже. Он старается по возможности скрывать это от Мигеля, — она замолчала, её стало не комфортно, — больше это у него не получается.
Грубый женский смех эхом донесся из гостиной и Мэддокс посмотрел в сторону исходящего шума.
— А что насчет неё?
Лицо Габи потемнело, и Мэд мог прочесть на её лице неприязнь к жене Дженсена.
— Частично это дело рук Кейси. Я не лезу в их дела, но это не кажется хорошим браком.
— Да уж, — согласился Мэддокс. Затем он решил, что если его брат достаточно глупый, чтобы надеть кольцо на шваль, то он, вероятно, заслужил то, что получил.
Габриэла скрестила руки на груди и посмотрела на него. На ее лице читался вызов, который он хорошо помнил. Она, казалось, ждала, что он припомнит дерьмо, вылитое на неё ранее, но здесь он не собирался к этому возвращаться. Он ответил на ее взгляд, молча говоря ей идти к черту, если она этого ждет.
Лицо Габи изменилось, и она вдруг смягчилась. Он видел, как она начала несмело протягивать руку, но он не хотел этого. Он вышел из комнаты.
Дженсен сидел за кухонным столом с Мигелем. Он глотал слова и неудачно пытался поставить домино. Кейси стояла на кухне, опустошая винный холодильник, и закатила глаза.
Мэддокс почувствовал присутствие за своей спиной Габи.
— Пойдем, — сказала она своему сыну скованным, раздражительным тоном. — Давай пойдем домой.
Мигель оторвался от костяшек и заспорил с матерью: — Папа сказал, что я мог бы остаться здесь сегодня, в своей старой комнате.
— Нет, — сказала Габи с абсолютной непреклонностью. — Ты не можешь. Твой дядя собирается остаться здесь, и он не будет нянчиться с тобой.
Мэддокс пожал плечами, раздражаясь от того, как она отшила его.
— Слушай, меня не обременит, если ребенок останется.
Габриэла повернулась к нему.
— Точно, — в неверии спросила она. — Тебя не обременит.
— Пожалуйста, мама, — сказал Мигель тихим голосом.
— Габи, — встрял Дженсен, устало проводя рукой по лицу. — Давай. Что с ним может случиться?
Габи выдохнула с явным раздражением, но смягчилась. Мэддокс усмехнулся, когда мальчишка захлопал в ладоши и триумфально заскакал вокруг. Он понимал, что для Мигеля был чем-то вроде идола. Он говорил правду, он был не против его присутствия.
Дженсен не стоял на ногах. Через полчаса ему было трудно оставаться в вертикальном положении в кресле. Габриэла повела сына укладываться, взглянув на Дженсена, прежде чем скрыться в комнате, напротив зала, через одну от той, где Мэддокс провел свое детство. Комнату, которая стала свидетелем зачатия самого Мигеля.
Мэддокс поклялся молчать, пытаясь оттолкнуть воспоминание о Габи и Дженсене. Его брат неуклюже пытался унести домино, но Кейси осталась на кухне, жадно поглядывая на Мэддокса. Она сжала бедра с небольшой улыбкой, которая говорила обо всех грязных штучках. Мэддокс понял, что если отомстит, то не сможет смотреть на себя. Вчера он смог бы это сделать. Он мог бы схватить жену своего брата, и бессовестно оттрахать ее по полной. Но сегодня все было иначе. Здесь, в присутствии боли и смерти, у него не было желания быть худшей версией самого себя.
Кейси открыто разозлилась, когда Мэддокс проигнорировал ее, помогая Дженсену сесть в пикап. Дженсен долго вставал, но теперь он вынужден был тяжело опираться на Мэддокса, не в состоянии двигаться из-за коленей и бутылки. Несмотря на то, что провел последние десять лет, отказываясь думать о Дженсене, Мэду не нравилось видеть его в таком состоянии. Он знал, что если тот продолжит в том же духе, то ему придется хоронить своего брата слишком рано.
Когда он стоял на потрескавшейся дороге, наблюдая за их отъездом, к нему присоединилась Габи. Температура упала почти на двадцать градусов, так как зашло солнце. Было не холодно, но стало прохладно.
— Прости, — неохотно сказал Мэддокс. — Понимаешь, днем... Я немного потерял голову. Габс, я не думал увидеть тебя снова.
Он услышал ее вздох.
— Ай, не извиняйся. Это я извиняюсь за много чего, Мэддокс.
Мэд не желал её сожалений. Он вообще не знал, что он, черт возьми, хотел. Он начал уходить, но она заставила его вернуться.
— Я действительно извиняюсь. Ты не услышал меня тогда, и я не виню тебя, — она дрожала. — Я не виню тебя ни на один чертов грамм. Просто... я была молода. У меня был момент, когда я потерялась, понимаешь? Мне было больно. Дженсен был моим другом. Ему было больно.
Мэддокс оттолкнул ее. — Ты думаешь, я бл*ть хочу слышать об этом? — Он начал отступать к дому, а затем, передумав, придвинулся прямо к её лицу. — Нет, дай-ка секунду подумать, расскажи мне все грязные детали. Моё лицо ли ты представляла, Габриэла, в то время как мой брат ласкал твою вишенку?
— Да, — резко сказала она, и Мэддокс вздрогнул, от неожиданности. — Тебя. Так же, как я думала о тебе каждый день в течение десяти лет. Я не хочу говорить, что мне жаль того, что случилось, потому что будто бы мне жаль за то, что есть Мигель, но бл*ть, Мэддокс. Я оступилась. И я никогда не прощу себя за всю ту боль, что причинила тебе. Никогда.
— Хорошо, — сказал Мэддокс, кивая и немного отступая. — Хорошо.
Габи, играющая с кончиком своих темных волос, вдруг показалась гораздо моложе, гораздо симпатичнее девушки, которую он когда-то знал. — Я любила тебя, Мэд, — тихо сказала она. — Любила.
Мэддокс почувствовал, как сжал кулаки. Ее слова только что все испортили. Что он должен был сказать? Он тоже любил ее, вероятно, больше, чем она когда-либо могла себе представить. Но если этого не было достаточно, то какой смысл говорить об этом сейчас.
Настал долгий момент тишины, он слышал ночных обитателей, копошащихся под близлежащим кустом креозота. Койоты завыли один другому, претендуя на принадлежащее им время.
Габриэла вздохнула и достала связку ключей из кармана.
— Завтра утром я заберу его. Пораньше.
— Хорошо, — ответил Мэддокс, глядя в сторону Возвышенности Скорпиона, невидимой в темноте.
— Я оставила номер своего мобильного на холодильнике. Звони, если что-нибудь случится со Священником.
Он не смотрел на нее.
— Конечно, Габриэла.
Она поколебалась, задержавшись еще на одну минуту, чтобы посмотреть, скажет ли он что-нибудь еще. Но Мэддокс исчерпал эту тему. Все это было утомительно.
— Спокойной ночи, Мэддокс, — сказала она мягко, а затем залезла в свою «Версу», оставив его одного в темноте.
