Бабушка отталкивается от качелей, которые издают протестующий скрип, и встает рядом со мной. Она берет мою руку в свою ладонь, и я поднимаю взгляд, встречаясь с глазами, наполненными нежностью.
— Ну, что ты можешь предложить Эви? У тебя есть сердце, Дилан. И это самое большее, что может желать такая девушка, как она.
Я сглатываю ком, образовавшийся в горле от эмоций. Возможно, моя мать и не была рядом со мной, но моя бабушка — всегда.
— Спасибо, бабуль.
— Доверься мне в этом вопросе. Я женщина. Плюс ко всему у меня огромный опыт. — Морщинистыми пальцами она ерошит мои волосы. — Теперь что скажешь, если мы пойдем в дом, и я приготовлю тебе свой знаменитый лимонад? Зная Джордана и его фетиш на лимонную воду, уверена, лимоны у тебя найдутся.
— И ты не ошиблась. За работу, бабуля.
Я протягиваю руку, и она с готовностью принимает ее, тепло улыбаясь.
Бабушка роется в холодильнике, бормоча что-то о нехватке еды, достает оттуда пару лимонов и кладет их на столешницу. Я присаживаюсь на стул за кухонным столом и листаю экземпляр «Нью-Йорк Таймс», принадлежащий Джордану, пока бабушка, напевая, режет лимоны. Я люблю, когда она приезжает. Наш дом наполняется теплом от одного ее присутствия.
Мои мысли возвращаются к нашему разговору на крыльце, и я опускаю газету.
— Как ты, бабуль? После смерти дедушки? Наверное, ты очень скучаешь по нему.
Она замирает с ножом в руке, ее плечи поднимаются, а затем опускаются от тяжелого вздоха.
— Я ужасно скучаю по нему, — признается бабушка. — Он был любовью всей моей жизни. — Ее голос становится хриплым, и мою грудь пронзает боль. Возможно, оттого, что я представляю, на что это похоже. — Иногда, — добавляет она, поглядывая на меня через правое плечо, — мне кажется, что я слышу, как он храпит посреди ночи. И я протягиваю руку, желая легонько похлопать его, чтобы он прекратил, но… — Она сжимает губы, и из глаз текут слезы. — Ну, ты же знаешь дедушку. Своим храпом он может поднять весь дом, — снова улыбается бабушка, вытирает щеку рукавом своей рубашки и продолжает нарезать лимоны.
— Дилан?
— Ну вот, поговори со своим ангелом, — достаточно громко, чтобы я мог услышать, шепчет бабушка. — Это моя Эви?
Моя Эви? Мне нравится, как все заявляют права на мою девочку.
— Бабуля Молли? — Голос Эви раздается все ближе, и мое сердце стучит быстрее.
— Здесь, дорогая. — Бабушка кладет нож на столешницу и вытирает руки полотенцем. — Иди сюда. Позволь мне взглянуть на тебя.
Я слышу шаги Эви, но не отрываю взгляд от газеты, хотя она прекрасно знает, что я, черт побери, никогда их не читаю.
— Ну, я не думала, что такое возможно, но ты стала еще прекраснее. — Чувствую, как бабушка взглядом прожигает дыры в газете. — Разве она не красавица, Дилан?
Как бы невзначай и пытаясь казаться совершенно незаинтересованным, я отрываю взгляд от газетной статьи, которую притворно читал.
— Да.
Больше ничего не говорю, просто вчитываюсь в размывающиеся перед глазами слова, менее важные, чем то, что находится прямо передо мной.
Спустя пару секунд помятая газета опускается на стол, а ярко-голубые глаза Эви изучают мое лицо.
— «Нью-Йорк Таймс», да? Не пытайся умничать, Диллс. Тебе это не идет, — усмехается она, и я шлепаю по ее заднице страницей со спортивной колонкой.
Легкий и милый визг вырывается из ее рта, и бабушка посылает мне счастливую улыбку из-за спины Эви.
— Я думал, что ты работаешь сегодня, умница, — говорю, про себя подмечая, что на ней одежда для бега.
Эви пинает ногой стул и отскакивает в сторону. Я расслабляюсь, счастливый оттого, что она снова стала прежней.
— Должна была, но одна из девушек собиралась завтра взять выходной, поэтому мы поменялись сменами. На самом деле я пришла спросить, не хочешь ли ты покататься на велосипеде, пока я буду бегать. Потому что, понимаешь, — она берет грушу из вазы с фруктами и подбрасывает ее в воздух, — ты за мной не поспеваешь.
Протягиваю руку, хватая грушу, и отдаю ее Эви. Прищуриваюсь и сжимаю губы в притворном отвращении, ведь все, чего я действительно хочу до усрачки, — поцеловать ее.
— Ну, ты как раз вовремя. Я тут готовлю свой знаменитый лимонад, — вклинивается в разговор бабушка, помешивая содержимое стеклянного кувшина деревянной ложкой, а затем ставит его на стол. — Сейчас я возьму стаканы, и мы продегустируем его.
— Над холодильником есть пластиковые стаканчики, — говорю я, но она игнорирует меня, обыскивая все шкафчики.
— А, вот и они. — Бабушка закрывает шкаф и идет назад, неся три небольших стакана. — Лимонад следует пить только из стеклянных стаканов, — сообщает она с улыбкой и расставляет их перед нами.
Она уверенно разливает лимонад, и мы чокаемся.
— Ваше здоровье.
Бабушка смакует лимонад, затем выжидающе смотрит на нас двоих. И я не понимаю, чего именно она ждет.
— Вкусно, бабуля Молли. Мне добавки.
Эви подносит свой стакан к бабушке и пинает мои колени под столом.
— Оу. То есть вау. Потрясающий лимонад, ба.
Губы Эви дергаются в улыбке, и теперь мой мозг прикидывает, как ей отомстить.
— Знаете, — начинает бабушка, — я припоминаю, как вы двое продавали лимонад. Или, — усмехается она, — это больше походило на конкуренцию.
— Да, точно. — Я допиваю свой напиток. — Только конкуренции не было. Эви всегда очаровывала мальчиков. У меня не было ни единого шанса.
— Ха! Смешно. — Эви стучит пальцем по зубам. — Мои брекеты каждый раз их притягивали. Что я помню, так это очередь из девчонок, растянувшуюся на весь квартал. Они вообще покупали лимонад? Думаю, они приходили только ради того, чтобы на тебя посмотреть. Тебе бы не помешало услышать парочку их высказываний. — Она качает головой, изогнув губы в мечтательной улыбке. — «Этот Дилан, он оооочень милый!».
— Ну, — провожу рукой по волосам, — это невозможно отрицать. — Я встречаюсь взглядом с Эви. — Мы вполне весело провели лето, правда?
Улыбка на ее лице становится ярче. Она ослепляет меня и лишает возможности связно формулировать мысли.
— Лето всегда навевает мне воспоминания о твоем дедушке.
Голос бабушки привлекает наше внимание, и второй раз за сегодняшний день ее глаза рассказывают мне историю, прежде чем с губ срываются слова.
— Мы с твоим дедушкой говорили, что доживем до девяноста лет, а потом вместе покинем эту землю. — Она упирается кулаком в подбородок. — И вот, когда нам исполнилось по сорок, он сказал: «Молли, дорогая, у меня осталось пятьдесят лет (Примеч. имеется в виду время года — лето), чтобы любить тебя, и я буду любить, пока не уйду».
Ее взгляд рассеян — видимо, бабушка мысленно возвращается к тем временам, и я инстинктивно тянусь к руке Эви, переплетая наши пальцы. Я знаю, что она не станет раздумывать, потому что мы всегда так делаем.
— Помню, как почувствовала в тот момент, когда он сказал это, что у нас осталось не так много времени вместе. — Ее взгляд снова приобретает ясность. Бабушка смотрит то на меня, то на Эви, и мне кажется, что она пытается сообщить нам что-то. — Это сделало каждый день более значимым. Из-за этого я осознала, что не хочу терять ни единой секунды.
Бабушка прочищает горло, затем собирает наши стаканы и несет их к раковине.
От ее истории во мне будто щелкнул переключатель. Внезапно моя неуверенность и страх неизвестности перевешивают страх потерять то, что для меня дороже всего. Понятия не имею, сколько лет мне осталось жить на этой планете, но точно знаю: я не хочу проводить хотя бы одно лето без Эви рядом со мной.
— Ладно. — Эви решительно поднимается из-за стола, и наши пальцы разъединяются. — Пора мне отправиться на пробежку, пока я не решила, что мороженое в морозилке — гораздо лучший вариант. Еще увидимся, бабуля Молли.
— Да, дорогая, — отвечает она, не оборачиваясь. — Надеюсь, что так. Я здесь задержусь на некоторое время.
