Бабушка Молли, как револьвер: остра на язык и сообразительна, но при этом одна из добрейших женщин, которых вы когда-либо встречали. В детстве я часто задавался вопросом: а не удочерили ли мою маму? Потому что она никак не может быть связана с женщиной, стоящей передо мной.
— Я уже мужчина, бабуль.
— Знаю, дорогой. — Она бросает сумочку на стул и подходит ко мне. Обхватив за плечи, бабушка осматривает меня оценивающим взглядом. — Ничего не могу поделать с тем, что до сих пор помню, как ты в три года дергал меня за штанину и ждал, когда возьму тебя на руки. Я жила в те времена. А теперь, — усмехается она, указывая на свою щеку, — поцелуй бабушку, — и шепчет, когда я наклоняюсь: — С опозданием, но с днем рождения.
Джордан заходит на кухню, тряся мокрыми после душа волосами.
— Привет, бабуль. — Он шагает в ее сторону и крепко обнимает. — Рад тебя видеть.
— Ладно. — Когда Джордан отпускает ее, бабушка достает из сумки салфетку и притворно промакивает ею глаза. — На меня нахлынула ностальгия. Кого покатать на закорках? — предлагает она, и мы оба разражаемся смехом.
Наконец, взяв себя в руки, Джордан прочищает горло:
— Как-нибудь в другой раз. Мне нужно в закусочную, — он виновато улыбается, но бабушка хмурится, скрестив на груди руки.
— Я только что приехала, а ты уходишь?
Джордан открывает холодильник и хватает яблоко, потирая его о рубашку.
— Труба зовет. Но я обещаю, что сегодня вечером буду дома, и мы наверстаем упущенное.
— Надеюсь на это, — она тепло улыбается ему, и Джордан целует ее в щеку. — Увидимся позже.
— До скорого, чувак, — говорю я, все это время не отрывая взгляд от бабушки. — Похоже, остались только ты и я, бабуль. Есть хочешь? — Я открываю шкафчик и вытаскиваю энергетический батончик, разрывая обертку. — В холодильнике у нас негусто, но я могу что-нибудь приготовить.
— Не рассказывай. Я не хочу волноваться из-за того, что вы двое плохо питаетесь. Отложу осмотр вашего холодильника на потом. Но если я не увижу там ничего полезного, то отправлюсь на местный рынок. Более того, я прослежу, чтобы вы запаслись продуктами, прежде чем уеду домой.
— В этом нет необходимости, бабуль. — Выбрасываю обертку в мусорное ведро, и она берет меня за руку, направляясь к входной двери.
— Я знаю, что это не так. Но здорово быть бабушкой. Можно делать все, что захочешь, черт возьми. И прямо сейчас, — бабушка гладит меня по руке, — я хочу поболтать с моим внуком.
Мы располагаемся в установленных на крыльце качелях, хоть я и боюсь, что они не выдержат наш вес и упадут. Видавшие виды цепи, на которых они держатся, давно покрылись ржавчиной от ненастной погоды. Из-за громкого скрипа качелей бабушка подпрыгивает.
— О Боже, думаю, им требуется небольшой ремонт.
Она проводит рукой по цепочке, затем вытирает грязь о свои брюки. Гремя, я трясу ближайшей ко мне цепью.
— Думаю, здесь нужно что-то посерьезнее небольшого ремонта, бабуль.
— Хм-м-м, — она задумчиво умолкает. — Что ж, расскажи мне, дорогой, как дела?
Вполне невинный вопрос. Но, учитывая, кто его задает, я знаю, что это не так.
— Все хорошо. Закусочная заполнена, и мы усердно работаем. Погода, как всегда, отличная…
— Дилан. — Бабушка останавливает меня взмахом руки и смотрит на потрескавшуюся краску. — Меня не волнует погода. Как ты?
— М-м-м, — потираю джинсы пальцами, — сложный вопрос.
— Ну, тогда выговорись, дорогой, — она подмигивает, и в уголках ее карих глаз появляются морщинки. — И как следует.
— Если честно, я чертовски устал, бабуль, и я…
Тяжело вздохнув, она снова перебивает меня, но на этот раз ее взгляд полон беспокойства.
— Знаю. Я беспокоюсь о тебе и о твоем брате. Вы оба выглядите вымотанными. Ты молод. И не должен так выглядеть. Тебе необходимо веселиться, а не работать до потери пульса. Ты все еще играешь в бейсбол с теми местными ребятами? А что насчет рисования?
Я качаю головой, сосредоточив внимание на кустах, которые необходимо подрезать.
— У меня больше нет времени играть в бейсбол, но я все еще рисую, когда выдается такая возможность. На самом деле сейчас я должен быть в закусочной.
— Дилан. — Бабушка ждет, пока я посмотрю ей в глаза. — А как же твои мечты?
— Какие мечты? — Прекрасно понимаю, о чем она говорит, но я спрятал их глубоко в подсознании. Настолько глубоко, что даже не могу сказать, существуют ли они вообще.
— Ну, ты все еще хочешь пойти в художественную школу?
В ответ она видит мою унылую улыбку. Этого ей вполне достаточно.
— Я так и думала. Ты вкладываешь все силы в эту закусочную, а это в не то, о чем ты мечтал. Это мечта твоих родителей. Знаешь. — Бабушка разворачивается ко мне всем телом, и я понимаю, что избежать этого разговора не получится. — Когда ты отпускаешь свои мечты, Дилан, то исчезаешь в небытие.
Отвернувшись в сторону, теперь я пытаюсь разгадать ее мечты.
— Говоришь так, будто знаешь все на собственном опыте.
— Нет, это не мой опыт.
Она медлит, словно сомневаясь, следует ли ей говорить то, что собиралась.
— Тогда чей?
— Твоей матери, — слышу я, и мне кажется, будто ее голос пропитан сожалением. Я молча жду, когда она продолжит говорить. Бабушка пальцем выводит круги на колене. — Она всегда хотела стать танцовщицей. Помню, как, будучи маленькой, она прыгала по дому. — В ее горле зарождается смех, но в нем звучат печальные нотки. — Помню, как пела и кружилась. Она была такой счастливой.
В течение нескольких минут бабушка молчит, и мне интересно, не слишком ли тяжело ей говорить об этом. Поэтому я решаю не давить на нее.
— Она прошла прослушивание и поступила в Джуллиард в Нью-Йорке. (Примеч. Джульярдская школа — одно из крупнейших американских высших учебных заведений в области искусства и музыки)
Я удивленно смотрю на нее. Танцы казались мне проявлением свободы, а моя мама такой совсем не была.
— Вот это да. Что же случилось?
— Жизнь, Дилан. — Она не смотрит на меня, говоря это, и решимость в ее голосе указывает на то, что тема закрыта. — А теперь, — бабушка прочищает горло от нахлынувших эмоций, и ее голос снова смягчается, — расскажи мне об Эви.
Я по-прежнему в шоке от открытия, касающегося моей матери. Интересно, чего еще я о ней не знаю. Есть вопросы, которые мне хотелось бы задать, но, очевидно, спрашивать сегодня не стоит.
— Да особо нечего говорить, ба.
Я спрыгиваю с качелей и подхожу к перилам крыльца. Опираясь на них, смотрю в небо.
— Хм, я вижу. Что ж, еще одну мечту ты пустил коту под хвост.
Признаюсь, эти слова задели меня за живое. И хотя знаю, зачем она так говорит, все равно иду у нее на поводу. Резко развернувшись, я всплескиваю руками, признавая поражение.
— Сначала Брейден, а теперь ты.
— Брейден?
— Да. — Мой голос пропитан разочарованием. — Он тоже говорил мне об Эви.
— Я всегда считала его умным мальчиком, — бабушка изгибает тонкие губы в улыбке. — Как по мне, так он слегка безумен, но, определенно, умен.
Я смеюсь над этим замечанием, пока моя истерика не сменяется знакомой болью.
Опершись спиной о перила, облокачиваюсь на них.
— Даже не знаю, ба. Она... — Поднимаю глаза, пытаясь подобрать подходящие слова, но вижу только цвета: желтый, оранжевый, огненно-рыжий. — Она добрая, красивая… и грациозная. Она умная и веселая. А я работаю в закусочной и воняю картошкой фри. Мне нечего ей предложить.
Я признаю свой самый большой страх, который удушающе обвивает мою грудь. Бабушка цокает и беспорядочно машет рукой в воздухе.
— Вздор. — Она подпирает пальцем щеку, тем самым сообщая, что меня ожидает. — Я когда-нибудь рассказывала, как встретилась с твоим дедом? — не дожидаясь ответа, бабушка продолжает говорить, словно ей не терпится поделиться своей историей. На ее лице появляется улыбка, доказывающая, что она, вероятно, рассказывала об этом тысячу раз, но никогда не устанет повторять. — Так вот, — она наклоняется вперед, сложив руки на коленях, — мы были помоложе, на год или чуть больше, чем ты сейчас. Я вышла погулять со своими друзьями, и он тоже. Одна из моих подруг знала его и представила нас друг другу. В общем, — продолжает она с блеском в глазах, — позже тем вечером был открытый микрофон, и он вышел петь. Боже, твой дедушка был таким харизматичным, что я не могла отвести от него глаз. После того как он закончил петь, — бабушка смеется, и искрящийся взгляд в сочетании с улыбкой делает ее на двадцать лет моложе, — он опустился передо мной на колени и сказал: «Когда-нибудь я женюсь на тебе, Молли Бейкер». Я даже не знала этого парня, поэтому сказала: «Только в твоих снах». На что он ответил: «Будешь. Каждую ночь, начиная с этого момента». Короче говоря, к концу вечера он пригласил меня на свидание, на которое мы пошли на следующий же день. Это стало для меня последней каплей, — ностальгически смеется она, и я улыбаюсь, думая о своем дедушке. Подобное абсолютно в его духе. Он был сумасшедшим, в хорошем смысле этого слова. — Он собирался стать плотником. У него была дрянная машина и немного денег, но у него было самое доброе сердце и лучшее чувство юмора. И это, мой дорогой, единственное, что имело значение.
