— Прости, я …
— Малыш, если ты еще раз его сожмешь, я просто позорно кончу, — взял меня за подбородок, заставляя смотреть в глаза и снова задвигался, вновь разжигая почти потухшее пламя. Его взгляд удерживал мое внимание, а каждый толчок выбивал воздух из легких.
— Еще любимый…— лишь на секунду прикрыла глаза и снова он остановился.
— Что ты сказала? — открыла глаза и наткнулась на потемневший взгляд, в котором больше не было той небесной синевы. — Повтори.
— Я…— до меня наконец-то дошло. Я только что призналась ему в любви, неосознанно, само вырвалось, и я не жалела. Да, я полюбила его, так сильно полюбила, что душа разрывалась на части и захотелось кричать о своей любви.
— Повтори, — произнес настойчиво, словно от моих слов по меньшей мере жизнь его зависела.
— Я тебя люблю, — улыбнулась и неважно, какой будет его реакция, это ничего не изменит.
— Твою…— запнулся, вдохнул глубоко, — что же ты со мной делаешь, малышка, я же и так…я же из последних сил сдерживаюсь.
— Не надо, — коснулась его губ, провела ладонями по шее, плечам, груди. Так хорошо. Только с ним могло быть так хорошо. — Не сдерживайся, мне хорошо, очень хорошо, не надо меня жалеть.
И он больше не сдерживался, с громким рыком подхватил меня под бедра, приподнял их выше и задвигался в бешенном ритме. Жестко и в тоже время нежно. Каждым своим движением, каждым обжигающим поцелуем он стирал из моей памяти воспоминания о прошлом, заменяя их новыми. Приятными. Незабываемыми.
Толчки становились все жестче, грубее. Руки на моих бедрах все сильнее их сжимали, до синяков, до легкой боли. А я с ума сходила от понимания, что именно я так на него действую, что ему хорошо. Обняла крепче, нашла его губы и весь мир перестал существовать, когда он ускорился до предела возможностей, когда разорвав поцелуй он простонал отрывистое «давай» и я разлетелась на мелкие кусочки, умерла и снова воскресла. Меня трясло словно в лихорадке, штормило так, что не держи меня Матвей, я бы просто слетела с кровати.
— Хорошо, господи, как же хорошо, — я не выдержала и расплакалась от разрывавших меня эмоций, а еще через секунду послышался глухой стон, Матвей, шумно дыша, прижал меня к себе, уткнулся лбом в подушку и сделав еще несколько толчков, догнал меня в этом бешенном марафоне. А я лежала и рыдала, как последняя идиотка, потому что не бывает так хорошо. Просто не бывает.
— Лара, лара, девочка моя любимая, ты чего? Блядь, я идиот да, я… больно... черт. Идиот. Кретин…прости, прости меня, слышишь, черт…малышка...
Мне ничего не оставалось, как закрыть ему рот поцелуем, потому что слова никак не хотели складываться в предложение.
— Мне хорошо, очень хорошо, — улыбнулась, когда мы наконец нашли силы оторваться друг от друга— А ты…тебе понравилось? — выдавила из себя, пряча лицо в его груди.
— Дурочка ты моя любимая, маленькая, любимая дурочка, — он гладил меня по волосам, шептал признания в перемешку с пошлостями и обещаниями, от которых к щекам то и дело приливала кровь. — Люблю, я так сильно тебя люблю, — было последним, что я услышала прежде, чем отдаться во власть Морфея.
Глава 21
Матвей
— Перестань, а если кто-нибудь увидит, стыд-то какой, — вяло сопротивляясь, малышка сделала попытку меня остановить, а мне башню от сорвало. Хотел ее везде, всегда, каждую долбанную минуту и плевать, на все и на всех плевать. — Матвей, ну давай дома, это же…— поцеловал, в последнее время это был единственный действенный способ отключить ее сомнения, подавить сопротивление. Какое нахер дома, я взорвусь, пока мы до дома доберемся.
— Никто не увидит, большая часть домов в этом поселке ближайший месяц будет пустовать, здесь практически никого нет, а так далеко и вовсе никто не заберется, — я снова привел ее в то самое место у озера. Место, скрытое от чужих глаз. Здесь я впервые ее поцеловал и не встретил сопротивления. — Не думай ни о чем.
— Ты сумасшедший.
Сумасшедший да. Как только ее увидел, так и сошел с ума. И это не поддается лечению и не нужно, чтобы меня лечили. Я болен ею, дышу ею одной с той самой первой встречи, когда ничерта еще не понимал, а уже тянуло, колбасило так, что внутренности наружу выворачивало. Я просто повернулся на ней, поехал крышей окончательно и бесповоротно. И нет от этой болезни лекарства, не придумали еще. А теперь она моя, только моя и я дурею от ее запаха, вкуса, слетаю с тормозов от ее стонов. Моя девочка, моя любимая девочка, больше не прячется, не боится. Лишает меня последних остатков рассудка.
Подцепил осторожно края ее платья и стянул его. Шелкова материя полетела в сторону.
— Матвей, — еще одна вялая попытка меня остановить. Ну что же ты, малышка, сама ведь хочешь. Ну же, отключи голову, хватит думать. Удерживая на себе мышонка, набросился на ее губы: сладкие, желанные. Я готов был целовать их вечно. — Матвей…— откинулась слегка, открывая доступ к груди, потрясающее зрелище и я больше не был способен сдерживаться, перевернул ее и уложил спиной на мягкий плед.
— Прости, малыш, нежности компенсирую позже, — вынул из кармана презерватив, подавляя в себе желание войти в малышку без защиты и каждую секунду повторяя самому себе, что рано, что у нас еще будет время. Мозг практически отключился и слился в штаны, плохо соображая, трясущимися руками раскатал ненавистную резинку по члену, черт, как же хотелось без нее. Одежда мигом полетела в сторону. — Иди сюда, — приподнял малышку за бедра, стянул последнюю преграду в виде трусиков и медленно начал погружаться в свою девочку, наблюдая за ее реакцией, все еще боясь причинить боль, все-таки не весь мозг в штаны стек. — Все хорошо?
— Я не хрустальная, не нужно сдерживаться, я хочу знать какой-ты, — все, привет здравому смыслу. Ну вот что ты со мной делаешь, я же нежно хотел, а с тобой не получается, срываюсь, как подросток впервые получивший доступ к женскому телу и ловлю нереальный, просто запредельный кайф, когда ее глаза распахиваются, словно в первый раз, когда зрачки расширяются, а с губ срывается протяжный стон удовольствия. И невозможно становится себя контролировать. И снова жесткие, глубокие толчки и каждый словно маленькая смерть. Чистый кайф, ни с чем несравнимый. Ни с кем так не было, никогда. Чтобы вот так: ярко, остро, запредельно.
— Покричи для меня, малыш, не надо, не сдерживайся, давай же, — и она кричала, царапала спину и повторяла, как ей хорошо, пока я вбивался в нее с бешенной, просто запредельной скоростью. И чуть сам не застонал в голос, когда малышку затрясло в моих объятьях и она начала кончать, громко, ярко, сжимая меня внутри до белых пятен перед глазами. Только с ней так, только с ней… — Маленькая, моя, самая любимая девочка, — шептал ей на ушко, после оглушительного оргазма, даже не знал, что так бывает, чтобы настолько остро. Не знал до нее. И каждый раз с ней был словно открытие. Не отпущу, никогда, не смогу.
Лара
—Я не готова, - прошептала, с ужасом глядя то на своего физиотерапевта, то на стоящего рядом и улыбающегося Матвея. — Я не смогу.
—Сможешь, Лар, я буду рядом, все будет хорошо.
Было страшно. Нет, я не боялась боли, я научилась с ней жить, научилась пропускать через себя и принимать ее. Я боялась другого – боялась провала. Продолжала твердить себе и всем вокруг, что еще рано, что я не готова к тому, чтобы встать с кресла. Чувствительность восстановилась окончательно, и двигательная функция постепенно улучшалась, но встать — пусть даже с опорой — это что-то из области фантастики. Так мне казалось. А вот Николай Иванович и Матвей так не считали. И их уверенность ни разу не помогала. Скорее наоборот, удручала. Потому что если не получится, если я не все-таки не смогу…
Я прочла о своем состоянии столько, что в пору было писать диссертацию, возращение чувствительности и способность двигать конечностями еще не означали полное восстановление. И как не гнала от себя эти мысли, они никак не хотели оставлять меня в покое.
