Роман застыл, стоило упомянуть о ней. Его кулаки сжались, а серые глаза вмиг потемнели. Я тут же пожалела о своем вопросе. Мне и самой было неприятно вспоминать нашу с ней встречу.
— Не волнуйся. Если эта особа и появиться, то я найду на нее управу.
Надеюсь. А то кто знает, на какие еще козни способна обиженная и злая женщина. Я то уж точно не хочу этого узнавать, мне своих проблем хватает с головой.
Мы вернулись на праздник как раз к десерту. Диканова я не наблюдала. Отца и Энтони тоже. Кира снова была предоставлена сама себе.
— Видишь, — заметил Измайлов, обнимая меня сзади, — наше отсутствие абсолютно никого не напрягает. — Нужно было остаться.
— Ага, — рассеянно ответила я, ища среди гостей глазами Энтони и маму.
Что если Энтони заподозрил неладное? Приревновал? Почему из троих здесь нет? Зачем вообще было устраивать эту показуху? Для кого? Все! Надоело! Хватит.
— Ром, давай уйдем. Поедем ко мне.
— Ты же не хотела.
— А теперь хочу.
Все случилось внезапно. Раздался выстрел, заставивший всех замереть, после чего из дома выскочила мама. От ее окровавленного платья у меня чуть сердце не остановилось. Я знала — у отца в кабинете хранился пистолет. Имелось и разрешение на него. Только он всегда был спрятан в надежном месте. Папа приобрел его, как он выразился на всякий пожарный и редко доставал, не было необходимости. Что такое могло заставить его воспользоваться им?
— Он убил его!!! — заорала мама, хватаясь за голову. — Он убил Олега!
Поднялась паника, а Кира и вовсе схватилась за живот и упала прямо на землю. Я не знаю, как мне вообще удалось пошевелиться, сбросить страшное оцепенение. Дышать и то стало трудно. В ушах стоял такой шум, что я закрыла их ладонями, всего на секунду, после чего бросилась к Кире.
***
Я находилась в какой то прострации. Заторможенная, вялая, не реагирующая на людей вокруг, на слова сидящего рядом Романа, без конца пытающего приободрить, успокоить. Даже больничный запах не раздражал. Будто погружаясь на дно темного, холодного колодца, я пыталась собрать воедино мелкие детали, обрывки предшествующих событий. Они ускользали, не хотели складываться в общую картину и давили, страшно давили своей тяжестью.
Раньше, я только в кино видела людей сидящих в коридорах больницы, в ожидании врача, не теряющих надежду. Была ли эта самая надежда у меня? Не знаю. Не хочу знать. Закрыть глаза и провалится в спасительный сон. А когда проснусь, понять — все было кошмаром. Жутким, липким, невыносимым кошмаром. Но мне нельзя спать, я должна сидеть и ждать, как те люди. Ждать когда из операционной выйдет врач и скажет, что все хорошо. Или не скажет. Посмотрит с жалостью, разведет руками. " Мы сделали все, что могли". Или какую фразу говорят родным? Нет, нужно верить, нужно всем сердцем верить. Я пыталась молиться, но мысли путались в голове и только одно слово “пожалуйста” обращенное к Богу, к вселенной, не знаю к кому, не давало покоя.
— Дина, поедем домой. Нам позвонят.
Роман предлагает это второй раз за прошедший час. И я злюсь. Конечно, ведь не его отец лежит на операционном столе, не его мачеха сражается за жизнь в другом отделении больницы. И не только за свою, но и за жизнь твоего будущего брата или сестры. Или врачи сражаются? В голове такой туман и так тошно. Еще немного и у меня начнется истерический хохот. Жизнь превратилась в бедлам. В чертов мерзкий, тошнотворный хаос. А всё из-за приезда мамы. И от осознания этого становилось в разы больней.
— Дина!
Скидываю его руку с плеча. В глубине понимаю, Рома беспокоится за меня и все же…
— Если хочешь — уходи, — язык еле шевелится. — Я остаюсь.
Он замолкает. И правильно. Не люблю, когда меня утешают. Никогда не любила. От жалости только хуже. От нее хочется взвыть, забиться в угол раненым зверем.
Еще, через какое то время, показавшееся вечностью, к нам подошла медсестра.
— Вы Дина Андрейченко?
Я только посмотрела на нее сквозь пелену слез, кивнула, ничего не отвечая.
— Не волнуйтесь, с Золотовой Кирой все в порядке. Кровотечение остановили. Ни ее жизни, ни жизни ребенка ничего не угрожает. Там приехали ее родители. Можете пройти к ним, если пожелаете.
— А мой отец? — вопрос еле слетает с губ, которые я давно искусала в кровь.
— Как только будет что-нибудь известно — вам сообщат, — отвечает медсестра и уходит.
Тяжело вздохнув, отвернулась, уставилась в стену. Ожидание убивает. Оно просто выпивает тебя глоток за глотком, высушивает, заставляет холодеть от каждого звука, от каждого проходящего человека в белом халате. Секунды превращаются в минуты, а минуты в бесконечные часы и мне кажется — прошла уже целая вечность.
— Вот только их сейчас не хватало!
Повернула голову на голос Измайлова. На этот раз к нам приближался невысокого роста, полноватый мужчина средних лет. Милиционер или следователь или как там они называются. Уверена просто, несмотря на его обычную ничем не примечательную одежду. Я сжалась, внутренне содрогаясь от предстоящего допроса.
— Андрейченко? — грубовато поинтересовался он, глядя, почему не на меня, а на Романа.
Тот кивнул, а я тихо ответила:
— Да, это я.
— Следователь по вашему делу Никитенко.
Он присел рядом, положил свою папку на колени и достал чистый лист бумаги.
— Девушка не в состоянии отвечать сейчас на ваши вопросы, — встрял Рома.
— Девушка сейчас единственная, кто может это сделать. От ее матери мы и слова не добились, — невозмутимо отчеканил мужчина.
— Где она? Моя мать.
— Она сейчас в отделении полиции. Ее обвиняют в соучастии покушения на жизнь вашего отца.
— А Энтони? Его нашли?
— Нет. Но поиски продолжаются. Расскажите, как все произошло. Не спешите. Постарайтесь вспомнить все до мельчайших подробностей.
Я усмехнулась. Подробности? После укола у меня одна каша в голове. И боюсь, внятно рассказать не получится, даже если захочу.
22
— Он в реанимации, врачи говорят состояние стабильное, но учитывая степень ранения, большую потерю крови и так далее, что бы сказать точно нужно время. Мы надеемся на лучшее.
Пауза. Приглушенный голос Романа, доносящийся из ванной, замолкает. Жду.
— Она до сих пор в отделении. Молчит. Да, Дина рассказала все, что смогла. Сейчас спит. Еле уложил. Нет, ублюдка так и не нашли. И что именно случилось в кабинете так никому и неизвестно. Нет. Дела подождут. Не могу оставить ее в такой момент.
Я не знала, с кем он говорит по телефону. Я молча лежала и слушала. Ничего не чувствуя, словно и я это не я вовсе, а кто-то другой, не имеющий ко мне никакого отношения.
Моя комната стала чужой. Сквозь шторы на окнах упорно пробивался солнечный свет, ложился лучами на одеяло, которым так заботливо укутал меня Роман. И я наблюдала за этими лучиками, не понимая, как за окном может стоять такой прекрасный день, когда на душе у меня сейчас чернее чем в самую глухую ночь. Никогда не испытывала подобного, даже когда мама ушла от нас, даже когда не стало бабули, смерть которой я долго оплакивала, мне не было так больно, так страшно, словно мир не только перевернулся, а разбился вдребезги у моих ног. А потом я провалилась в сон. Сопротивляться действию успокоительного не осталось сил.
Мне снился снег. Белый, слепящий глаза снег. Он лежал, укрывая одеялом зеленую траву, укутывал листья и ветви деревьев, склонял к земле своей тяжестью цветы. Все вокруг ходили в шапках и теплых куртках и пальто, кутались в шарфы. И я куталась, заматывая широкий шарф-платок, пытаясь укрыться от пронизывающего ветра, прятала покрасневшие на холоде руки в варежки и не понимала почему? Почему снег до сих пор не растаял? Ведь на дворе август месяц. А у нас наступила зима.
Настоящая, морозная и такая тоскливая зима. Погода сыграла злую шутку. И я не хочу зиму. От нее на душе еще хуже, от нее мое сердце покрывается коркой льда. И чем дальше в зиму, тем эта корка становится все толще и толще, день ото дня. Я видела своих знакомых и бывших коллег по работе. И никому не было дело до холода, до жуткой аномальной зимы летом. Одна я сжималась в страхе, как будто белые снежинки, падающие на подставленные ладони, несли с собой дурное предзнаменование.
