3
Вообще, если честно, Вера имела на меня все права – ведь это я лишил ее невинности. Проживая в Галиции, вы не можете быть уверены в том, что, заманив девушку к себе домой, более того, оставив ее на ночь, сможете уломать ее. Она может оказаться целочкой, и всю ночь вы потратите лишь на выслушивание ее нравоучительных монологов о чистых чувствах. И не более того. Правда, целочки бывают разные. Одни не разрешат снять с себя даже туфелек, другие сбросят все, но до истерики будут зажимать свои трусики.
У женщин каждого народа найдутся свои конкретные части гардероба, которые они защищают до конца. У галичанки – это трусики. Вы можете все с нее сорвать, ласкать везде, даже самые экзотические и закрытые места и зоны – однако снять трусики она вам не позволит, вцепится в них пальцами, так что те побелеют, скрестит ноги в такой замок, что, кажется, только смерть заставит его разомкнуться, будет извиваться и взбрыкивать, словно змея и дикая лошадь в одном лице. Это огромное счастье, что мы живем в эпоху трусиков тоненьких и нежных, которые можно просто разорвать. А представим себе, как мучались наши отцы, раздирая добротную крепкую фланель?..
И все же когда вам наконец удастся совлечь с нее этот последний символ независимости, она сразу сникает обессилено и с неизъяснимой печалью раздвигает ноги. Есть и такие, что обязательно спросят, когда начнешь стаскивать с них джинсы: «А что потом?» Честно говоря, у меня от такого вопроса все сразу падает. Встречаются и такие целочки, которые, не разрешая снять с себя трусики, с радостью примут вставень в любые другие места. К таким относилась и Вера. Роскошницу она хранила для мужа. И это в свои двадцать два года! Мне еле удалось убедить ее, что он того не стоит.
Пробивание целочки – акт, исполненный истинного драматизма. Существует бесчисленное количество мужчин, которые за всю жизнь не повстречали ни одной невинной девушки. Не знаю, за что меня Бог наказал, но судьба посылала мне преимущественно целочек. Я понял, что этот крест надлежит нести с достоинством, и я нес его, не жалуясь, однако же и не млея от восторга. Добродетель – это нечто такое, что соединяет девушку с Пречистой Девой, и, потеряв ее, она разрывает священную связь. Тоненький лепесточек целочки, словно мембрана в ухе, чутко принимает сигналы из космоса и посылает обратно, когда вы ее пробиваете, в небесах происходят необратимые катаклизмы. Поэтому девушка, угостившая вас своей добродетелью, отчего-то считает, что после этого вы становитесь как бы вечным стражем ее влагалища. До сих пор мне приходится выслушивать любовные стенания своих прежних подруг, в чьих влагалищах я прописан уже навеки.
Если гетман Хмельницкий держал Збараж в осаде целых полгода, то Верину фортецию я взял за месяц. Перед тем мы исправно занимались оральным сексом, что для Веры было в порядке вещей.
– Все вы, мужчины, одинаковы, – говорила Вера. – Вам бы только своего добиться. Пока ты не лишил меня девственности, я знаю, что ты меня не бросишь. А если лишишь и бросишь, то как я объясню все своему мужу?
– Думаешь, он будет тебя допрашивать?
– Почему бы и нет? Это его право.
– Тогда он дебил. Ты найди себе такого мужа, чтобы он не комплексовал по поводу того, что у тебя был кто-то до него.
– А разве бывают такие, что не комплексовали бы?
Я хотел ответить: «Конечно! Я такой!» – но удержался.
– Это очень больно? – спросила она, когда я наконец уговорил ее отдаться по-настоящему.
– Да нет, а если перед тем хорошенько выпить, то вообще ничего не почувствуешь.
– Обманываешь ты меня. А вот мама говорила, что это очень болезненно и кровь течет.
– Ты бы еще бабку свою спросила.
– Я спрашивала, но бабушка уже не помнит.
Через некоторое время она все же решилась.
– Может, мы попробуем чуть-чуть, хорошо? Если мне больно станет, я скажу.
Я согласился, но только обнял ее, как она спохватилась:
– А что, если пойдет кровь? Нужно что-нибудь подстелить.
– Подложи под себя книгу. Я потом буду хранить ее как реликвию.
– Издеваешься? С книжкой неудобно.
– А полиэтиленовый пакет сойдет? – спросил я, теряя терпение.
– Нет-нет, он слишком мал. Ведь неизвестно, сколько крови я потеряю.
Пришлось мне сходить на кухню, снять со стола клеенку и учтиво разостлать ее на постели.
– Ой, она такая холодная! – съежилась Вера. – И почему так колет?
– Это хлебные крошки, ничего страшного.
– А что там такое мокрое?
– Наверное, кофе.
– Что ты делаешь? Зачем ты меня переворачиваешь?
– Успокойся. Пробивать целку лучше сзади.
– Это правда? Впервые слышу.
– Доверься мне.
– Ой, мы забыли выпить.
Скрежеща зубами, я налил ей полный стакан вина, и Вера выпила его легко, как воду.
– Погоди, – сказала она, – я еще не опьянела.
Для большей уверенности я влил в нее еще один стакан. И только после этого начал проникать в святая святых. Как и следовало ожидать, опасения Веры оказались напрасными, боли она не ощутила, а крови было, словно кот наплакал.
– Признайся… я у тебя была первой целкой? – спросила Вера, скользя указательным пальцем по моей волосатой груди.
Если обесчещенная вами добродетель любопытствует, была ли она для вас первой, не разочаровывайте: все равно она не поверит. Однако же мне в моем возрасте врать не пристало, и я сказал, что первой целкой была моя жена. И Веру это вполне устроило.
Как я уже намекал, Вера не только много читала, но и писала стихи. Некоторые из них посвящала мне и моему фаллосу. Это возвышало меня над другими мужчинами, я гордился собой, своим стержнем, жезлом, вставнем, щупом, босяком, блуднем, змеем, ялдаком, торчиллом, нашептывал Вере слова, которых не говорил никакой другой девушке, ведь другая бы их не восприняла, не постигла бы их потаенного смысла. Но во всем остальном Вера, как и большинство женщин, была с детства наделена инстинктом собственницы: она жаждала владеть мной отныне и присно, пережить мою смерть, а потом приносить на могилку цветы, разобрать мои бумаги, завершить незавершенное, опубликовать неопубликованное, что-то добросовестно сжечь, а что-то вымарать, успевая при этом изо дня в день педантично кропать воспоминания. И все же я удачно ускользал из всех расставленных ею капканов, не позволяя унизить мою независимость, вызывая разочарование и гнев, ну а поскольку жажда овладения, оставаясь неудовлетворенной, делает человека зависимым от объекта страсти, то в результате Вера пребывала в непрестанных поисках новых способов порабощения, направленных на то, чтобы я чаще думал о ней, жил с ней и в ней. С этой светлой целью Вера стала писать мне письма, словно мы были разделены сотнями километров. Оказалось, что она делала это, обуреваемая навязчивой мыслью, что когда-нибудь нашу переписку можно будет издать отдельной книгой, и вообще было бы прекрасно, если бы эта книга оказалась толстой-претолстой. Она сочиняла письма длинные и путаные, разбирая по косточкам наши отношения, анализируя отдельные фразы, даже никчемные, брошенные мной от нечего делать, забытые и похороненные в глубинах сознания, однако Вера их вытаскивала, сдувала пыль, отряхивала, выглаживала и снова расстилала передо мной, чтобы наглядно показать мне, каким я был врединой. Она заставляла меня посылать ей ответные письма, и я выдавливал из себя какой-нибудь неуправляемый словесный поток, в котором совершенно тонул здравый смысл. Впрочем, Вера вполне серьезно считала, что мои письма напоминают «Поминки по Финнегану» Джойса – они пронизаны таинственным подтекстом, расшифровать который способен разве что космический разум. Она настолько прониклась благородной целью моего усовершенствования и достижения собственного идеала, сформированного ею под влиянием прочитанных книг, что я с содроганием начал ощущать себя инфузорией под недремлющим оком микроскопа.
