Вода льется по губам, шее, скатываясь вниз, но я все же делаю непроизвольный глоток, ещё один, третий.
Большая часть жидкости — вокруг меня, но что-то ему удается залить и в меня.
— Лежи, — говорит Динар и хлопает по щеке напоследок, оставляя меня одну.
Когда он появится вновь, я уже не так сильно закрываюсь от мужа, сдаваясь куда быстрее. На третий раз пью покорно сама, а на четвертый… на четвертый кричу и прошу, чтобы он принес мне этой чертовой воды.
Часто, очень часто меня посещают кошмары, настолько реалистичные, что их сложно отличить от правды, а потом они стираются к утру. Но один из них я запоминаю ярче других.
Ясмин стоит на подоконнике, в комнате темно, только силуэт тонкой фигуры на фоне закатного неба. Я зову ее, радуюсь, что сейчас мы снова обнимемся, и все будет хорошо, ведь этого я и хотела: быть со своей дочкой.
Ясмин не оборачивается. Шагаю к ней, за спиной хлопает дверь, я на минуту отвлекаюсь на звук, а потом снова к окну, но ее там нет, нигде нет рядом. Я бегу, свешиваясь через подоконник: второй этаж, внизу, на кустах темнеет что-то, маленькое, поломанное, и я кричу, когда осознаю, что это может быть.
Хуже становится, когда я прихожу в себя в своей комнате. В углу сидит кукла, большая, с разведёнными широкое в сторону ногами. Руки тянутся вперёд, ко мне, а на застывшем лице равнодушное выражение пустых пластиковых глаз. Я ору при виде ее, ору, потому что она чертовски похожа на дочку, потому что она одета в ее платье, красное в белый горох, и даже белые аккуратные носки, обтягивающие неживые пластмассовые ноги — даже они Ясмин.
— Забери! Забери ее, Динар! — ору, бессильно ударяя кулаками по матрасу. Я хочу выкинуть куклу, но боюсь касаться, и все, что остаётся мне, это жмуриться и кричать.
Он появляется снова с очередной бутылкой воды, но как бы я не хотела её, отталкиваю, цепляясь за воспоминания о дочке:
— Где она?
— Тебе нельзя видеть дочку. Ты больная, ты с ума сходишь.
— Это неправда, неправда! Забери свою куклу, я не хочу, чтобы она смотрела на меня!
Динар оборачивается вокруг себя, а потом говорит с улыбкой:
— Какую куклу? Здесь никого нет.
Я с трудом отрываю голову от матраса, смотрю в угол, он пуст.
— Вот видишь. Ты больная, Зай, я вынужден запереть тебя здесь и лечить. В следующий раз тебе может показаться что-нибудь ещё хуже. Ты можешь навредить дочке, она не должна видеть тебя в таком виде. Пей лекарства, и, возможно, тебе станет легче.
Я перестаю вести счёт дням. День сменяется ночью, иногда в углу снова появляется кукла, каждый раз в одежде моей дочери, а потом снова исчезает. И если бы не ее суровый пластиковый взгляд, мы могли бы с ней подружиться.
Но однажды я обнаруживаю ее у себя над головой. От перекладины, держащей свод дома, тянется веревка, в петле которой болтается игрушечная девочка, только белые носки прямо над самым моим лицом.
— Я ненавижу тебя, Динар, — говорю в потолок, понимая даже сквозь наркотическую пелену: он ждёт от меня следующего шага. Ждёт, что я накину себе веревку на шею, не понимая лишь одного: я давно живу не своей жизнью, и пока у меня есть Ясмин, я не имею права дать слабину.
Думать тяжело, но нужно выбраться из плена, не пить, даже если очень того хочется.
Но я отказываюсь слабее.
Пустая петля прямо над лицом покачивается, когда хлопает дверь, я равнодушно наблюдаю за веревкой, ожидая, когда мужские руки приподнимут мою голову, вливая следующую порцию.
— Зай, — мужской голос, такой знакомый, но я с трудом узнаю имя его обладателя. Руслан. — Заяц! — зовёт он все громче, прямо из головы, а я только усмехаюсь, думая, до чего причудлива фантазия. Вообразить, что Руслан появится здесь, очень непросто.
Я представляю, как он вышибает дверь, спасая меня, и она разлетается в щепки, и осколки летят замедленной съёмкой перед самым моим носом, шрапнелью взрывая пыль на полу вокруг.
— Зай! — и мужские руки подхватывают меня, прижимая к себе, а я смеюсь. Мне так хорошо, и я понимаю, насколько нереален здесь Руслан, но все же позволяю себе верить в его присутствие хоть ненадолго.
— Как хорошо, что ты здесь, — говорю ему, — как жаль, что ты ненастоящий.
— Блядь, Илья, она под кайфом, — орет Руслан, и несёт меня, но кажется, что мы плывём, покачиваясь в такт волнам. Руслан из сна даже пахнет как настоящий, и я закрываю глаза, втягиваю в себя его запах, пытаюсь надолго запомнить.
— Зай, ты меня слышишь? — кричит Руслан, а я улыбаюсь ему, по-прежнему держа закрытыми глаза:
— Дай мне ещё той водички, я не хочу, чтобы ты исчезал.
— Девочка, только держись, все будет хорошо! — и снова кричит в сторону, — Илья, гони, гони быстрей, ее в больницу надо!
Глава 24. Руслан
— Всё умрут, — оптимистично заявил ребёнок. — Только не сразу.
Я отобрал у неё пульт. Оказалось, что раньше телевизор она не смотрела вообще, а теперь буквально открыла для себя эту мусорку. Причём мультики ей было не интересно. Её манил криминал.
— Не забивай голову, — посоветовал я и пульт не вернул.
Она повернулась ко мне. Порой Ясмин казалась совершенно обычной девочкой. Когда шла со мной под руку, кушала мороженое, любовалась жирным котом, спящим на лавочке. А иной раз посмотрит вот так, а глаза, как у человека, прожившего три жизни. Страшно.
— Я видела, как папа убил Шанель. А потом закопал её в саду ночью. Я, когда не сплю, часто смотрю в окно.
— Но мультики…
— В мультиках никто не расскажет мне, как спасти маму. В мультиках папы добрые.
Я головой покачал. Ушёл на кухню, закурил, налил кофе, чёрный, как деготь. Не к месту вспомнил, что Зай любит послаще и с молоком. Что мне от этого знания? Имею ли я право спасать того, кто не хочет быть спасенным? И что делать с малышкой? Вопросов тьма и ни одного ответа.
Сигарета дотлела до обидного быстро. Я вернулся в комнату. Ясмин сидит и внимательно смотрит в экран телевизора, который я выключил. Губы её шевелятся, а пальчики перебирают бусинки, которые прячутся в шерстке игрушечного зайца. Это её любимое занятие.
Да, Ясмин была чертовски странной со своим молчанием, своими цифрами, удивительно взрослыми для её возраста замечаниями. Но вместе с тем она казалась идеальным ребёнком. Неповторимым. Вот сейчас, после долгого дня, в пустую потраченного на поиски берлоги, в которую забился Динар, её голова клонилась. Веки тяжелеют, пальцы касаются бусин все медленнее, потом крошечная ручка безвольно обвисает, но когда я поднимаю её, чтобы перенести в комнату, зайца она не выпускает. Он — все что связывает её с прежним миром, который, пусть и страшный, единственное, что она знала.
Удивительно, но в такие моменты, когда несу её спящую, мне хочется иметь детей. Чтобы у меня была такая вот кроха, зазнайка и почемучка, чтобы я водил её за руку гулять, чтобы… Я бы гордился ею, а не стыдился её особенностей. Потому что она — чудо.
— Сорок семь, — улыбнулось чудо сквозь сон, когда я переложил её в постель. — Сегодня бусин сорок семь.
— Спи.
Я накрыл её тонким одеялом и вышел из комнаты, не до конца прикрыв дверь — пусть знает, что я рядом, пусть в её комнату сочится немного света из прихожей. Потянулся, допил холодный кофе. Достал конверт. Прошло два дня и края его уже истрепались, но все содержимое невредимо. Я не открываю его, когда рядом Ясмин. Малышка не в меру учена. Ей ещё пяти лет нет, я в этом возрасте только начал разговаривать, а она читает, говорит на двух языках, если конечно, сама захочет говорить, играет на фортепиано. Я почти уверен — если она увидит, она все поймёт.
Фотографии, несколько копий документов, один оригинал. Тоненькая стопка, выглядит совсем не солидно. Но это бумажки меняют правила игры целиком и полностью, не ввожу я их только потому, что боюсь за Зай.
— Имею ли я право спасать того, кто не хочет быть спасенным?
Мой голос звучит тихо. Я начинаю чувствовать себя немного Ясмин, у которой много своих особенных причуд. Я вот говорю с собой.
