Истошно орала Эльвира, а Мусса просто наслаждался, вбивая соперника в пол.
Через два часа, в обезьяннике ближайшего отделения полиции, Мусса сидел, мрачно и отрешенно уставившись в стену. Он опять облажался. Да, отвел, конечно, душу, подпортив милую мордашку говнюку Фотееву. Но к Элоди это его не приблизило ни на полшага. Даже, скорее, наоборот. Вряд ли ей понравится заплывшая физиономия бывшего. Или стоит называть его уже нынешним?
Голова сама собой дернулась в раздражении. Ни хрена! Он отказывается признавать этого мазилку ее реальным мужем!
Но по-любому, Элоди, с ее мягким характером и неприятием любых конфликтов, может оттолкнуть этот его приступ агрессии, который теперь живописно красуется на лице Фотеева. Хреново.
– Ну, привет тебе, Конан-варвар! – ухмыльнулся появившийся перед решеткой Марат. – О, похоже, этот художник тоже успел тебя наградить за доблесть.
– Только потому, что я сам ему позволил, – пробурчал Мусса, потирая саднящую челюсть. – Когда ты вытащишь меня из этого гадюшника?
– Извини, брат. Этот пострадавший от тебя человек искусства оказался быстрым парнем, а его адвокат – с хорошими связями. Так что ты застрял здесь на 15 суток.
– Черт, не может быть! Я не могу тут торчать! Мне надо Элоди искать! – Мусса вскочил и схватился на решетку, разделяющую их.
– Ты должен был об этом подумать до того, как превратил лицо Фотеева в посмертную маску жертвы жестокого садиста! На него же без слез не взглянешь! – уже без тени юмора ответил ему Марат.
– Он на меня первый напал! – скрипнул зубами Мусса. – Я, можно сказать, защищался!
– Очень смешно! Мусса, его ассистентка дала показания против тебя. И Фотеев намерен довести все до суда!
– Да мне по хрену, что там будет дальше! Мне сейчас выйти надо, Марат!
– Извини. Но мы с адвокатом реально ничего не можем сейчас сделать. Могу обещать только, что присмотрю за клубами, пока ты тут отдохнешь.
Мусса взревел в ярости и пнул решетку.
– Уймись, а! Не усугубляй своим поведением. Я привезу тебе одежду и, может, что-то еще?
– Мою женщину. Можешь? – усмехнулся невесело Мусса, сдаваясь.
– Прости, брат.
Элоди.
Утро. Привычная боль во всем теле. Тошнит. Очень сильно.
Ноги кажутся налитыми свинцом из-за отеков и невыносимо болят, но Элоди все равно заставляет себя подняться. Нельзя позволять себе раскисать, нужно двигаться. Но, кажется, день за днем лекарства и слабость словно вытравливают в ней само желание жить. Наваливается апатия – липкая, тягучая.
Все вокруг становится безразлично. Нет желания даже подойти к окну, как в первые дни, и посмотреть на жизнь снаружи. На птиц на подоконнике и людей там, внизу, на снующие машины.
Все это будет, даже если ее завтра вдруг не станет, и никто из них этого даже не заметит. Всем наплевать. Есть только один человечек, ради которого Элоди должна выжить.
У Валюши, по большому счету, никого, кроме нее, нет. Конечно, Олег согласился позаботиться о дочери, пока Элоди проходит курс химиотерапии. Но она не настолько наивна. Олегу не нужна была дочь раньше. Когда Элоди попросила его о помощи, он согласился, но с условием. Для всех они опять семья. Выйдя из больницы, ей предстоит начать разыгрывать спектакль под названием «счастливое воссоединение». Бывший муж ясно дал ей понять, что без этого брать на себя обязанности отца он не намерен. Она была нужна ему для каких-то целей, а не от большой любви, а собственную дочь Олег, похоже, воспринимал как обузу, так сказать, довесок к Элоди. Это добавило ей отчаяния, но какие у нее еще были варианты?
София предлагала свою помощь, но Элоди прекрасно знала, каким властным и жестоким был муж Софии. Он не станет терпеть девочку слишком долго, если вдруг лечение Элоди затянется. А бросать малышку с места на место, когда она и так уже оторвана от матери, – это просто жестоко. Но последние события заставили ее пересмотреть собственное решение. Олег не давал ей возможности поговорить с дочерью уже больше двух недель. И это вовсе не добавляло ей спокойствия и желания обратить все силы на борьбу с болезнью. Хотелось все бросить и сорваться к дочери, потому что сердце просто саднило в тоске.
Вчера она уже не выдержала и все же попросила Софию поехать к Олегу и увидеться с Валюшей, хоть и испытывала вину за то, что отказалась от ее помощи вначале. Но в ее положении стыд и прочие лишние эмоции стоило проглотить.
Элоди поднялась и на дрожащих ногах дошла до туалета. Из зеркала на нее смотрела чужая женщина, худая, как щепка, с болезненного цвета кожей и тусклыми ломкими волосами. Только ввалившиеся глаза были прежними.
Мусса говорил, что цвет ее глаз заставил его буквально обомлеть при первой встрече. Мусса. Зачем его лицо и голос непрошенно снова и снова возвращаются к ней? Ведь лишняя боль – это не то, что Элоди сейчас готова вынести. Это перебор.
Ее сердцу стоит высохнуть, перестав, наконец, истекать кровью, истощая и так ее едва живое самообладание.
Элоди горько усмехнулась своему отражению. Мусса отказался от нее, когда она выглядела еще вполне прилично. Что бы он сказал, увидев ее сейчас? Скривился бы в жалостливом отвращении? Но какая теперь разница? Он, в ту, последнюю, их встречу, четко указал ей ее место. Просто партнерша для классного секса. Ничего больше. Никакой нежности, привязанности или поддержки. А она не смогла этого принять. Ей именно в тот момент нужно было больше от него. Нужно было все.
Уходя от Муссы, Элоди чувствовала себя униженной и преданной. Но, выплакавшись и остыв, поняла, что во всем виновата сама.
Она сама пошла на эти отношения, зная, что Мусса не даст ей ничего больше. Он честно обо всем предупредил.
Сама придумала себе, что между ними зародилось что-то большее, чем встречи для взаимного удовольствия. Романтичная идиотка!
Сама позволила себе полюбить Муссу, прекрасно представляя, кто он.
Лиля оказалась права. Элоди была не способна на сиюминутную интрижку. Она вывернула себя наизнанку и положила ему под ноги душу. Поэтому их встречи с Муссой, что бы она ни говорила вслух, были для нее готовой западней. Которую она заботливо создала своими же руками и в которую вошла, даже не оглянувшись и не дав ни одного шанса сомнениям.
Хотя что значит «позволила полюбить»? Разве в ее силах было хоть как-то противостоять тому, что творилось в душе, когда он рядом? Разве она не зарекалась себе сто раз, уходя от него, что это была их последняя встреча? Что она сможет заставить себя не отвечать ему на звонки и СМС и не будет больше с ним видеться?
Но совсем без него ей было в тысячу раз больнее, чем с ним, хоть Элоди и осознавала при этом, что у нее нет постоянного места ни в его жизни, ни в его душе.
