Врачи были недовольны моим состоянием, не хотели пускать ко мне Тимура, даже запретили ему посещения, потому что его визиты, по их мнению, могли навредить моему состоянию и препятствовали выздоровлению. Мне был противопоказан стресс и любые сильные эмоции, неважно — положительные они или отрицательные. Только отсутствие новостей от единственного человека, который был той самой связывающей нитью между мной и Лешей возымело обратный эффект и лишь ухудшило мое состояние, если не физическое, то душевное точно.
Я не хотела говорить, замыкалась в себе, демонстративно отказываясь общаться с персоналом, пока они не прекратят этот цирк с конями и не перестанут препятствовать моему общению с Тимуром. Это противостояние продлилось двое суток, а после, видя мое ухудшающееся состояние, запрет на посещение сняли. Я понимала, что захоти Борзов действительно вломиться, его бы ничего не остановило, но он не хотел, в первую очередь, потому что это дополнительный стресс для меня. Нам ни к чему были конфликты и скандалы.
На десятый день после операции Тимур сообщил, что Леша очнулся и дышит сам, от него же я узнала, что он все это время находился в этой же больнице, в отделении интенсивной терапии. Я постепенно приходила в норму, небольшие физические нагрузки: передвижения на небольшие расстояния, сначала с помощью персонала, потом самостоятельно. Я все еще чувствовала тупую, тянущую боль в области грудины, но она была вполне терпимой, и я могла отказаться от обезболивающих препаратов. Вообще даже несмотря на эмоциональные потрясения, на поправку я пошла быстро. А потому только лишь услышав новости, готова была рвануть туда, где был он.
Врач отпустил меня, правда, не на своих двоих и взяв с меня обещание, в случае чего немедленно сообщить об ухудшении состояния медперсоналу. Я только кивала согласно, пока ждала свое кресло, на котором Тимур благополучно перевез меня из отделения кардиохирургии в отделение интенсивной терапии. Врач Леши моим визитом был не особо доволен, но Тимур настоял, и я воочию увидела, насколько пугающе убедительным может быть этот мужчина, если захочет. И радовалась, что этот человек нам друг. Мне дали всего полчаса. Леша спал, а у меня все внутренности сжались при виде его — всегда такого сильного, мужественного, уверенного в себе — а сейчас такого слабого, беззащитного и уязвимого.
Его лицо было покрыто потемневшими кровоподтеками и шрамами от порезов, обе ноги и левая рука были загипсованы, грудная клетка зафиксирована несколькими слоями эластических бинтов. В вены на правой руке были введены иглы, присоединенные к капельницам, а из носа тянулась длинная трубка.
Я коснулась осторожно его руки, словно боялась навредить, выверяя каждое свое движения, пальцами поглаживала мертвенно холодную ладонь.
— Ты поправишься, слышишь, ты обязательно поправишься, — прошептала я, прекрасно осознавая, что он меня не слышит. — Я люблю тебя, я так тебя люблю, не смей сдаваться, понял.
Слова как-то сами сорвались с губ и только лишь произнеся их, услышав собственный голос, эхом разнесшийся по небольшому помещению, я полностью осознала, насколько сильна моя зависимость от этого человека. Я больше не могла представить свое будущее без него.
И мне хотелось кричать, чтобы он слышал, чтобы знал, как сильно я его люблю.
Только он не слышал, а я проклинала себя, ненавидела за то, что потратила столько времени, за свои истерики и недоверие, за то, что ни разу так и не произнесла самые важные слова, наивно полагая, что у нас есть время. А его не было.
Я не верила, не желала просто верить в то, что жизнь в очередной раз преподаст мне жестокий урок, пнет лицом в трясину, из которой я едва успела выбраться, заберет то, что нужно мне больше всего. Нет. Нет. Нет. Ты не оставишь меня, ты не посмеешь, ты обещал, что будешь рядом.
Я проговаривала мысленно слова, вспоминая хоть какую-нибудь молитву, пока не пришла к пониманию, что ни одной-то в общем-то и не знаю. Я не была верующим человеком, а после смерти мамы и вовсе закрыла эту дверь, обвинив Бога в том, что он отнял у меня родного человека, хоть и понимала, что винить нужно было только себя. А сейчас, сейчас я готова была молиться всем богам и умолять не забирать у меня еще и ЕГО, потому что знала: этой потери я не переживу.
— Мира, время, — позади послышался голос Тимура, а я только сейчас поняла, что плачу, не в силах сдерживать слезы. Мне не нравилось, что кто-то видел меня такой: слабой и беспомощной — но ничего не могла с собой поделать.
— Он… я не хочу…я хочу быть с ним.
— Мы придем завтра, ладно? — он говорил со мной, как с ребенком, наверняка опасаясь за мое психическое равновесие. — С ним все будет хорошо, он выкарабкается, но и тебе нужно подумать о себе, слышишь? Ради него.
Я кивнула. Тимур был прав, во всем.
Он вернул меня в палату, где я еще долго смотрела в одну точку, а в мыслях яркими картинками пролетали самые яркие события, связанные с Лешей. Я словно наяву слышала его голос, тихий шепот, успокаивающий и одновременно порождающий бурю противоречивых эмоций, чувствовала фантомные прикосновения, порой грубые, несдержанные, но чаще мягкие и нежные, видела его улыбку, такую открытую, добрую, вспоминала его взгляд, тот самый, которым он прожигал меня насквозь с самого первого дня нашего знакомства, и который я упорно не хотела замечать. И от одной лишь мысли, что всего этого больше может не быть, меня бросало в дрожь, а тело обдавало холодным потом.
— Ты меня не бросишь, — прошептала, с силой сжав в ладонях края одеяла.
С того дня я каждый день приходила туда к нему, надеясь услышать его голос, увидеть улыбку, но он практически все время спал. Тимур находился в отделении безвылазно, общаясь с врачами, добиваясь от них более-менее внятных прогнозов.
— Пока сложно сказать, он должен восстановиться, как точно будет стабилен, его прооперируют. У него сломаны три ребра, обе ноги, левая в двух местах, переломы сложные, без операции обойтись не получится, черепно-мозговая травма, спровоцировавшая потерю сознания на несколько суток, поражение позвоночника, отек спинного мозга.
— Он…он не сможет ходить? — спросила ошарашено, я помнила, что однажды он уже пережил подобное и как все это скажется на его здоровье второй раз — не ясно.
— Рано делать какие-то прогнозы. Сейчас мы вводим препараты, направленные на уменьшение отека и воспаления тканей, есть надежда, что травмы не приведут к настолько трагическим последствиям.
Боже, как я ненавидела это умение врачей уклоняться от прямых ответов, нет, я, конечно, все понимала. Никто не станет давать точные прогнозы, если не уверен и им по-своему сложно. Из раза в раз подбирать правильные слова, успокаивать близких пациентов, смотреть им в глаза, готовя в самому худшему. Наверное, это страшно.
Когда по мнению врачей Леша окреп достаточно, ему назначили операцию. Уже успевшие начать срастаться кости требовалось ломать вновь, чтобы после зафиксировать в правильном положении, иначе, неправильно сросшиеся, в будущем они могли бы стать причиной негативных последствий, начиная хромотой и хроническими болями, заканчивая ненужной, чрезмерной нагрузкой на позвоночник, что в данном случае могло привести к полной инвалидности, если она уже не наступила.
С последней мыслью у меня заледенели руки.
Мы были единственными посетителями, кроме нас его больше никто не навещал, вся информация и решения проходили через Тимура. Я не знала, как ему удалось этого добиться, ведь он даже не родственник, но не вникала в подробности, понимая, что некоторые вещи мне просто знать не нужно. Я лишь поинтересовалась у Тимура насчет родителей Леши, потому что ни разу их здесь так и не увидела. Также, как и Артема, который по словам Тимура все еще находился с бабушкой и дедушкой.
В больницу его не привозили и родителям Леши Тимур категорически запретил покидать территорию дома. Из обрывистых объяснений Тимура я поняла, что он поместил их под круглосуточную охрану. В тот страшный день Леше звонили с номера его матери и судя по данным из телефона Леши, разговор длился несколько минут, но говорил Леша не с матерью, потому что та в этот момент сидела в полиции и писала заявление о краже гаджета, в подробностях описывая ситуацию. Женщина так разошлась, что совершенно забыла позвонить сыну и сообщить о случившемся, да и не было в этом особой необходимости, да, украли телефон, но ведь ничего же не произошло. Если бы она только знала, если бы хоть кто-нибудь знал.
